те меня, думая, что меня можно запугать?
   - Ах,  господин  Дагобер!  -  воскликнула  Горбунья.  -  Вы  не  поняли
Агриколя!
   - Слишком хорошо понял, - грубо отвечал солдат.
   Потрясенный суровыми словами отца, но решившись, несмотря на его  гнев,
исполнить сыновний долг, Агриколь продолжал с сильно бьющимся сердцем:
   -  Простите  меня,  батюшка,  за  ослушание,  и  пусть  вы  меня   даже
возненавидите, но я должен вам сказать, чему  вы  подвергаетесь,  врываясь
ночью в монастырь.
   - Как, вы осмеливаетесь продолжить? - закричал  Дагобер,  покраснев  от
гнева.
   - Агриколь! - молила плачущая Франсуаза. - Муж мой!
   - Господин Дагобер, выслушайте Агриколя...  необходимо  для  всех  нас,
чтобы он объяснился! - сказала Горбунья.
   - Ни слова больше!.. - гневно топнул ногою солдат.
   - Я говорю, батюшка... что  вы  почти  наверняка  рискуете  попасть  на
каторгу!!! - воскликнул побледневший, как смерть, кузнец.
   - Несчастный! - сказал Дагобер, схватив сына за руку.  -  Не  лучше  ли
было  скрыть  от  меня  это...  чем  позволить  сделаться   изменником   и
предателем!.. - Затем солдат повторил, содрогаясь от ужаса: - Каторга!!!
   И он склонил голову, убитый грозным словом.
   - Да... проникнуть ночью тайно в жилище... По закону за это  полагается
каторга... - говорил Агриколь, которого отчаяние отца в одно и то же время
пугало и радовало.
   - Да, батюшка, каторга... если вас поймают на месте  преступления...  а
десять против одного, что это случится,  так  как  Горбунья  сказала,  что
монастырь будут тщательно стеречь... Если бы вы  это  сделали  среди  бела
дня,  быть  может,  эта  честная  отвага  еще  явилась  бы  сколько-нибудь
смягчающим обстоятельством... Но забраться ночью, через стену... Повторяю:
вы рискуете попасть на каторгу... Теперь, батюшка, решайте сами... что  мы
должны делать... Я, конечно, последую за вами... я  не  позволю  вам  идти
одному... Скажите слово - я сейчас же сделаю крюк... у меня есть и молот и
щипцы... Через час можно будет отправляться...
   За  словами  кузнеца  наступила  глубокая  тишина,  прерываемая  только
рыданиями  Франсуазы.  Несчастная  не  переставала   шептать   с   горьким
отчаянием:
   - И вот что случилось из-за того... что я послушалась аббата Дюбуа!
   Напрасно Горбунья старалась ее утешить: она сама дрожала от страха. Она
знала, что солдат способен идти даже на гибель, и тогда Агриколю  придется
разделить предстоящие опасности.
   Дагобер, несмотря на энергичный и решительный характер, все еще не  мог
опомниться от изумления. В качестве военного человека он смотрел на ночную
экспедицию, как на военную хитрость, вполне  простительную  в  сложившихся
обстоятельствах, тем более что право было  на  его  стороне.  Но  страшные
слова  сына  возвращали  его  к  действительности  и  ввергали  в  ужасное
затруднение.
   Или надо было  нарушить  долг  по  отношению  доверенных  ему  отцом  и
умирающей матерью девочек, или подвергнуться опасности вечного позора,  да
еще не одному, а вместе с сыном, и все это даже без  твердой  уверенности,
что удастся освободить сирот.
   Вдруг Франсуаза,  пораженная  внезапной  мыслью,  воскликнула,  вытирая
глаза:
   - Боже мой... мне пришло  в  голову...  Быть  может,  есть  возможность
освободить этих милых девушек без всякого насилия.
   - Как это, матушка? - с живостью спросил Агриколь.
   - По словам Габриеля, аббат  отправил  их  в  монастырь,  вероятно,  по
приказанию господина Родена...
   - Ну уж Родена уговорить добром невозможно, милая матушка!
   -  Не  его,  а  этого  могущественного  аббата,  начальника   Габриеля,
покровительствовавшего ему со времени его поступления в семинарию.
   - Какого аббата, матушка?
   - Господина аббата д'Эгриньи.
   - Это мысль... Прежде чем сделаться священником, он был военным... быть
может, он покладистее... хотя...
   - Д'Эгриньи! - с ужасом и  ненавистью  воскликнул  Дагобер.  -  В  этих
интригах замешан, значит, д'Эгриньи... бывший военный, а затем сделавшийся
священником?
   - Да, батюшка, маркиз д'Эгриньи до Реставрации служил  в  России,  а  в
1815 году Бурбоны дали ему полк...
   - Это он! - глухим голосом сказал  Дагобер.  -  Опять  он!  Всегда  он,
всюду!! Злой гений всей семьи... отца, матери и детей!
   - Что ты говоришь, батюшка?
   - Маркиз д'Эгриньи! - воскликнул Дагобер. - Знаете ли вы,  что  это  за
человек? Прежде чем сделаться священником, он был мучителем матери Розы  и
Бланш, отвергшей его любовь. Прежде чем сделаться святошей... он  сражался
против своей страны и два  раза  сталкивался  лицом  к  лицу  с  генералом
Симоном... Пока генерал, покрытый ранами в битве при Ватерлоо,  мучился  в
плену в  Лейпциге,  маркиз-предатель  торжествовал  вместе  с  русскими  и
англичанами. При Бурбонах из