н просил нашей помощи? Я еще ему сказал...
   - Если бы дело шло о дуэли не на жизнь, а на смерть, то он  не  мог  бы
говорить иначе! - продолжал Агриколь, перебивая отца. - А  между  тем  ты,
батюшка, знаешь толк в храбрых людях и ты сам же не мог не  признать,  что
Габриель может сравниться с тобой в мужестве...  Если  же  он  так  боится
своих начальников, то не правда ли, что опасность  должна  быть  уж  очень
велика?
   - Теперь, после рассказа твоей матери, я понял все, - сказал Дагобер. -
Габриель, как Роза и Бланш Симон, как мадемуазель де Кардовилль; как  твоя
мать и все мы, может быть, -  жертвы  коварных  замыслов  святош.  Теперь,
когда я убедился в их адской настойчивости, в тайных, темных махинациях, я
вижу, - сказал солдат, понижая голос, что надо быть очень  сильным,  чтобы
бороться с ними... Я не имел до сих пор понятия об их могуществе!
   - Ты прав, отец, злодеи и  лицемеры  могут  принести  столько  же  зла,
сколько могут сделать добра такие  милосердные  души,  как  Габриель!  Нет
врага более непримиримого, чем злой священник.
   - Согласен... и я дрожу при мысли, что бедные  девочки  в  их  руках...
Неужели покинуть их и отказаться от борьбы?  Разве  все  потеряно?..  Нет,
нет... не место слабости... А между тем после рассказа твоей матери о всех
этих дьявольских заговорах я чувствую себя не таким сильным, как был...  я
становлюсь менее решительным... Меня страшит все,  что  происходит  вокруг
нас... похищение девочек является частью громадного заговора вокруг нас  и
грозящего со всех сторон... Мне кажется, что я... и  все,  кого  я  люблю,
идем ночью... среди змей... среди врагов и засад, которых ни  увидеть,  ни
победить нельзя... Наконец, знаешь,  что  я  тебе  скажу?..  Я  не  боялся
смерти... я не трус... а теперь,  я  должен  признаться...  я  боюсь  этих
черных ряс... да, боюсь...
   Дагобер так искренно произнес эти слова,  что  Агриколь  вздрогнул.  Он
чувствовал то же самое. И это было понятно: честные, открытые, решительные
натуры не могут не бояться врага, скрывающегося во тьме; открытый  бой  их
не страшит, но как бороться с неуловимыми  врагами?  Сколько  раз  Дагобер
видел смерть лицом к лицу, а  теперь  он  чувствовал  невольный  ужас  при
наивном рассказе жены о мрачной  сети  измен,  обманов  и  лжи.  Хотя  его
намерение идти в монастырь  не  изменилось,  но  ночная  экспедиция  стала
казаться  ему  более  опасной,  чем   раньше.   Молчание   было   прервано
возвращением Горбуньи, которая, зная, что при разговоре Дагобера  с  женой
не должно быть посторонних, тихо постучалась в дверь, прежде чем  войти  в
комнату вместе с папашей Лорио.
   - Можно войти? - спросила она. - Папаша Лорио принес дров.
   - Войдите, - сказал Агриколь, пока его отец отирал холодный пот со лба.
   В комнату вошел с  дровами  и  горящими  углями  достойный  красильщик,
окрашенный сегодня в малиново-красный цвет.
   - Привет всей компании, - сказал папаша Лорио. - Спасибо, что вспомнили
меня. Вы знаете, мадам Франсуаза, что моя лавка к  вашим  услугам...  Надо
друг дружке помогать по-соседски... Немало вы сделали добра моей  покойной
жене.
   Затем, положив свою ношу, папаша Лорио  заметил  по  озабоченным  лицам
всей семьи, что лучше не затягивать визита, и прибавил:
   - Больше ничего не требуется?
   - Спасибо, папаша Лорио, спасибо!
   - Ну, так покойной ночи...
   Затем, обратись к Горбунье, он заметил:
   - Письмо-то передать не забудьте... я не посмел  прикоснуться  к  нему:
остались бы малиновые отпечатки на конверте. Покойной ночи, господа...
   И папаша Лорио ушел.
   - Вот письмо, господин Дагобер, - сказала швея.
   Она принялась раздувать огонь,  а  Агриколь  перенес  поближе  к  печке
кресло матери.
   - Прочти-ка, сынок, что это такое, -  сказал  сыну  солдат.  -  У  меня
голова так отяжелела, что я ничего уж не вижу.
   Агриколь взял письмо, состоявшее всего из нескольких  строк,  и  прочел
его, прежде чем взглянуть на подпись:

   "В море, 25 декабря 1831 г.
   Пользуюсь случаем, что нас обгоняет корабль,  идущий  прямо  в  Европу,
дабы написать  тебе,  старый  товарищ,  несколько  слов.  Надеюсь,  ты  их
получишь через Гавр скорее, чем последние письма  из  Индии...  Ты  должен
быть теперь уже в Париже с моей женой и ребенком... Скажи им...
   Некогда: корабль уходит... Еще одно слово... Я приезжаю  во  Францию...
Не забудь 13 февраля: от этого зависит участь моей жены и ребенка...
   Прощай, друг. Вечная благодарность!
   Симон".

   - Агриколь... твой отец... скорее! - закричала Горбунья.
   С первых слов письма, которое, учитывая  обстоятельства,  пришлось  так
жестоко кстати,  Дагобер  побледнел,  как  мертвец.  Волнение,  усталость,
истощение, вместе с этим последним ударом, свалили  его  с  ног.  Агриколь
успел подбежать и поддержать старика, но тот скоро  справился  с  минутной
слабостью. Он провел рукой по лбу, выпрямился, глаза заблестели,  на  лице
выразилось твердое решение, и он с мрачным воодушевлением воскликнул:
   - Нет, нет! Предателем я не буду, не буду трусом,  не  боюсь  я  больше
черных ряс, и сегодня же ночью Роза и Бланш Симон будут освобождены!



8. УГОЛОВЩИНА

   Конечно, Дагобер только на одну минуту мог устрашиться тайных  коварных
интриг _черных ряс_, по его выражению, интриг,  направленных  против  тех,
ко