нее заговор из корыстолюбивых интересов.
   - Кто же смел, месье, выдвинуть столь позорное обвинение, -  воскликнул
доктор Балейнье с горячим  негодованием,  -  на  человека,  смею  сказать,
уважаемого всеми? Кто осмелился обвинить честного человека в таком  подлом
сообщничестве?
   - Я... - холодно ответил Роден.
   - Вы? - воскликнул доктор.
   И, отступив на  два  шага  назад,  он  остановился,  словно  пораженный
молнией.
   - Обвиняю вас я! - заявил Роден коротко и ясно.
   - Да, сегодня утром этот господин явился ко  мне  с  весьма  серьезными
доказательствами и просил меня  принять  участие  в  деле  мадемуазель  де
Кардовилль, - поддержал Родена следователь, отступая на  шаг,  чтобы  дать
возможность Адриенне рассмотреть своего заступника.
   До сих пор имя Родена не было ни разу произнесено, и Адриенна,  хотя  и
слышала нелестные отзывы о  секретаре  аббата  д'Эгриньи,  но  никогда  не
видала его лично; поэтому, никак не предполагая, что ее освободителем  мог
быть он, она с любопытством  и  благодарностью  взглянула  на  него.  Быть
может, отталкивающее безобразие Родена, мертвенный цвет его  лица,  жалкая
одежда и внушили бы молодой девушке несколько дней  тому  назад  невольное
отвращение, но  воспоминание  о  Горбунье,  бледной,  уродливой,  нищенски
одетой девушке, с чудным,  благородным  сердцем,  оказалось  благоприятным
обстоятельством для иезуита. Адриенна уже не замечала, что  он  уродлив  и
грязен, и помнила только, что он стар, беден, по-видимому, и пришел с тем,
чтобы ей помочь.
   Как ни хитер и нахально лицемерен ни был доктор  Балейнье,  он  не  мог
скрыть, несмотря на все свое присутствие духа, до какой  степени  ошеломил
его донос Родена. Он терял теперь голову, вспоминая, что  на  другой  день
после заключения Адриенны в больницу неумолимый оклик Родена через дверное
окошечко  комнаты  помешал  ему,  доктору  Балейнье,   уступить   жалости,
испытанной им при виде отчаяния девушки, доведенной  до  того,  что  стала
сомневаться в собственном рассудке. И вдруг этот самый Роден,  беспощадный
изверг Роден, преданный подручный отца д'Эгриньи,  доносит  на  доктора  и
приводит следователя для освобождения Адриенны... тогда как  еще  накануне
отец д'Эгриньи требовал удвоить строгость  заточения  девушки!..  Светский
иезуит решил, что Роден подло предал отца  д'Эгриньи,  и  друзья  м-ль  де
Кардовилль сумели подкупить презренного секретаря. Возбужденный гневом при
виде  такой,  как  ему  казалось,  чудовищной  измены,   доктор   Балейнье
прерывающимся от гнева голосом закричал с яростью:
   - Вы имеете наглость меня обвинять!..  вы,  который...  несколько  дней
тому назад...
   Затем, сообразив, что, упрекая Родена в  сообщничестве,  он  тем  самым
выдаст и себя, Балейнье  совладал  со  своим  гневом  и  продолжал  только
огорченно:
   - Да! Вас-то последнего я счел бы способным на  столь  низкий  донос...
это постыдно!
   - А кто же мог лучше меня разоблачить всю эту мерзость? - резко оборвал
его Роден. - Разве я не занимал положения, которое позволило мне узнать...
к несчастью, слишком поздно... все нити, опутавшие эту  девушку  и  другие
жертвы? Что же мне как честному человеку  оставалось  делать?..  Уведомить
следователя и, представив доказательства, привести его  сюда...  Я  так  и
сделал!
   - Так что, г-н следователь, - продолжал доктор, - мало того,  что  этот
человек обвиняет меня, но он осмеливается обвинять и...
   - Я обвиняю господина аббата д'Эгриньи,  -  прервал  его  Роден  резким
тоном. - Я обвиняю княгиню де Сен-Дизье, я обвиняю и вас, господин доктор,
в насильственном задержании и лишении свободы из низких  выгод  не  только
мадемуазель де Кардовилль, но и дочерей  маршала  Симона,  запертых  здесь
рядом, в монастыре. Надеюсь, это ясно?
   - Увы! это истинная правда, - с живостью прибавила Адриенна. - Я видела
этих бедных девочек. Они в отчаянии.
   Обвинение Родена, касающееся сирот, стало новым ударом для доктора. Ему
стало более чем ясно, что изменник совершенно перешел на сторону врагов...
Желая поскорее окончить тяжелую сцену, Балейнье по  возможности  спокойно,
несмотря на мучительное волнение, сказал следователю:
   - Я мог бы, конечно, молчать  и  с  презрением  отнестись  к  подобному
доносу в ожидании законного следствия, но, уверенный в своей правоте, я...
обращаюсь к самой мадемуазель де Кардовилль... и умоляю ее сказать правду:
не говорил ли я ей еще сегодня, что она недалеко от выздоровления и  скоро
может покинуть лечебницу? Зная ее  порядочность,  я  заклинаю  мадемуазель
ответить, не говорил ли я это и не были ли мы тогда одни без свидетелей, и
если...
   - Позвольте,  -  дерзко  вмешался  Роден.  -  Положим,  мадемуазель  из
великодушия и подтвердит эти слова, но как это будет  свидетельствовать  в
вашу пользу? Абсолютно никак...
   - Как, вы позволяете себе...
   - Я  позволяю  себе  сорвать  с  вас  маску,  даже  не  спросив  у  вас
разрешения... Это очень для вас неудобно, согласен. Но что