и   представить,   что   он
возвращается... Это меня... у меня голова идет кругом!
   - Возвращается... - сказала Франсуаза, вздыхая. - Дай-то Бог, чтобы это
было так!
   - Как, матушка, дай Бог? Необходимо, чтобы он дал... сколько ты за  это
обеден отслужила!
   - Агриколь... дитя мое! - прервала его мать, грустно покачивая головой,
- не говори так... и потом речь идет о твоем отце.
   - Эх... право, я сегодня удивительно ловок! Тебя теперь задел... Просто
точно взбесился или одурел... Прости меня, матушка. Я сегодня  весь  вечер
должен только извиняться... прости меня... Ты ведь знаешь, когда у меня  с
языка срывается нечто подобное, то это происходит невольно... Я  чувствую,
как тебе бывает больно.
   - Ты оскорбляешь... не меня, дитя мое!
   - Это все равно. Для меня  ничего  не  может  быть  хуже,  чем  обидеть
тебя... мою мать! Но что касается скорого возвращения батюшки, то в этом я
совершенно не сомневаюсь...
   - Однако мы не получали писем более четырех месяцев.
   -  Вспомни,  матушка:  в  том  письме,  которое  он  кому-то  диктовал,
сознаваясь  с  прямотой  истинного  военного,  что,  выучившись  порядочно
читать, он писать все-таки не умеет... так именно в этом письме он просил,
чтобы о нем не беспокоились, что в конце января он будет в Париже и за три
или четыре  дня  до  приезда  уведомит,  у  какой  заставы  я  должен  его
встретить.
   - Так-то так... но ведь уж февраль, а его все нет...
   - Тем скорее мы его дождемся... Скажу больше... мне почему-то  кажется,
что наш Габриель вернется к этому же времени... Его  последнее  письмо  из
Америки позволяет надеяться... Какое счастье, матушка...  если  вся  семья
будет в сборе!
   - Да услышит тебя Бог, сынок! Славный это будет для меня день!
   - И он скоро настанет, поверь. Что касается батюшки, раз нет  новостей,
значит, все нормально...
   - Ты хорошо помнишь отца, Агриколь? - спросила Горбунья.
   - По правде сказать, я лучше всего помню его большую  меховую  шапку  и
усы, которых я до смерти боялся. Меня могли с ним примирить только красная
ленточка креста на белых отворотах мундира и блестящая рукоятка сабли!  Не
правда ли, матушка?.. Да что это? Никак ты плачешь?
   - Бедняга Бодуэн!.. Как он страдал, я думаю, от столь долгой разлуки! В
его-то  годы,  в  шестьдесят  лет!..  Ах,  сынок...  мое   сердце   готово
разорваться, когда подумаю, что он и здесь найдет ту же нужду и горе.
   - Да что ты говоришь?
   - Сама я больше ничего не могу заработать...
   - А я-то на что? Разве здесь не имеется комнаты и стола для него и  для
тебя? Только, мама,  раз  дело  зашло  о  хозяйстве,  -  прибавил  кузнец,
стараясь придать самое нежное выражение своему  голосу,  чтобы  не  задеть
мать, - позволь мне тебе сказать одно словечко:  раз  батюшка  и  Габриель
вернутся, тебе не надо будет ставить столько свечей и  заказывать  обеден,
не так ли?.. Ну, на эти деньги отец и сможет иметь каждый  день  бутылочку
вина и табака на трубку... Затем по  воскресеньям  мы  его  будем  угощать
обедом в трактире.
   Речь Агриколя была прервана стуком в дверь.
   - Войдите! - крикнул он.
   Но, вместо того чтобы войти, посетитель только приотворил  дверь,  и  в
комнату  просунулась  рука,  окрашенная  в  блестящую  зеленую  краску,  и
принялась делать знаки кузнецу.
   - Да ведь это папаша Лорио!.. образец красильщиков, - сказал  Агриколь.
- Входите же без церемоний.
   - Не могу, брат... я весь в краске с  ног  до  головы...  Я  выкрашу  в
зеленый цвет весь пол у госпожи Франсуазы.
   - Тем лучше... он будет похож на луг, а я обожаю деревню!
   - Без шуток, Агриколь, мне необходимо с вами поговорить.
   - Не о том ли господине, что за нами шпионит? Успокойтесь, что  нам  до
него за дело?
   - Нет, мне кажется, он ушел... или за густым туманом я  его  больше  не
вижу... Нет, не за тем я... Выйдите-ка поскорее... дело  очень  важное,  -
прибавил красильщик с таинственным видом, - дело касается вас одного.
   - Меня? - спросил с удивлением Агриколь, вставая с  места.  -  Что  это
может быть такое?
   - Да иди же узнай, - сказала Франсуаза.
   - Ладно, матушка; но черт меня побери, если я что-нибудь понимаю.
   И кузнец ушел, оставив мать и Горбунью одних.



4. ВОЗВРАЩЕНИЕ

   Агриколь  возвратился  минут  через  пять;  лицо   его   было   бледно,
взволнованно, глаза полны слез, руки дрожали; но выглядел он счастливым  и
необыкновенно растроганным. Он с  минуту  оставался  у  двери,  как  будто
волнение мешало ему подойти к матери.
   Зрение Франсуазы  настолько  ослабло,  что  она  сразу  и  не  заметила
перемены в лице сына.
   - Ну, что там такое, дитя мое? - спросила она.
   Раньше  чем  кузнец  мог  ответить,  Горбунья,  более   проницательная,
воскликнула громко:
   - Агриколь... что случилось? Отчего ты так бледен?
   - Матушка, - сказал молодой рабочий взволнованным голосом, бросившись к
матери и не ответив Горбунье, -