ь.
   - Ах,  месье!  -  начал  снова  раскланиваться  и  извиняться  вежливый
посетитель, - как мне совестно за мою неловкость... Я пришел к этой швее с
предложением работы от одной почтенной особы...
   - Теперь слишком поздно, - заметил с  удивлением  Агриколь,  -  девушка
эта, верно, уже спит... Впрочем,  она  наша  добрая  знакомая,  и  я  могу
предложить вам прийти завтра...
   - Итак, милостивый государь, позвольте повторить мои извинения...
   - Хорошо, месье! - отвечал Агриколь, делая шаг к двери.
   - Я прошу и вас... принять уверения...
   - Знаете, месье, если вы будете  так  тянуть  ваши  извинения,  то  вам
придется снова извиняться за их бесконечность... эдак и конца не будет.
   При этих словах Агриколя, вызвавших улыбку на  устах  молодых  девушек,
Дагобер начал горделиво крутить свои усы...
   - Экой умница-парень, - шепнул он своей жене, - тебе-то  это,  конечно,
не в диковинку, ты привыкла!
   Между тем  церемонный  господин  вышел,  наконец,  из  комнаты,  окинув
напоследок внимательным взором и сестер, и Агриколя, и Дагобера.
   Через несколько минут,  пока  Франсуаза,  разложив  для  себя  на  полу
матрац, застлала чистым  бельем  постель  для  сирот  и  стала  укладывать
девушек с истинно материнской заботливостью, Агриколь с отцом  поднимались
в мансарду кузнеца.
   В то время, когда Агриколь, освещая дорогу, проходил наверх мимо  двери
Горбуньи, та, скрываясь в тени, быстро шепнула ему:
   -   Агриколь,   тебе   грозит   большая   опасность,   нам   необходимо
переговорить...
   Хотя это было сказано так поспешно и так тихо, что  Дагобер  ничего  не
слыхал,  но  внезапная  остановка  вздрогнувшего  от  удивления   Агриколя
обратила его внимание.
   - Что такое, сынок, что случилось?
   - Ничего, батюшка... Я только боялся, что тебе темно.
   - Будь  спокоен...  Сегодня  у  меня  ноги  и  глаза  пятнадцатилетнего
сорванца.
   И, не  замечая  озадаченного  лица  сына,  солдат  взошел  в  маленькую
мансарду, где они должны были ночевать.


   Выйдя из дома, где он искал в квартире  жены  Дагобера  швею,  вежливый
господин поспешно направился в конец улицы Бриз-Миш. Он подошел к  фиакру,
стоявшему на маленькой площади у монастыря Сен-Мерри.
   В глубине фиакра сидел закутанный в шубу Роден.
   - Ну что? - спросил он.
   - Обе девушки и человек с седыми усами  вошли  к  Франсуазе  Бодуэн,  -
ответил тот. - Прежде чем постучаться, я  несколько  минут  подслушивал  у
дверей; девушки ночуют сегодня в комнате Франсуазы, старик с седыми  усами
ляжет у кузнеца.
   - Отлично! - сказал Роден.
   -  Я  не  смел  настаивать  сегодня  на  свидании  с  Горбуньей,  чтобы
поговорить о Королеве вакханок. Завтра я пойду к ней, чтобы узнать,  какое
впечатление  на  нее  произвело  письмо,  полученное  сегодня  по   почте,
относительно молодого кузнеца.
   - Непременно сходите. Теперь отправляйтесь от моего имени  к  духовнику
Франсуазы Бодуэн. Хотя уже поздно, но скажите ему, что я жду его на  улице
Милье  Дез-Урсэн,  чтобы  он  тотчас  туда  явился,  не  теряя  времени...
проводите его сами. Если меня еще не будет, подождите.  Предупредите  его,
что речь идет о вещах необыкновенно важных.
   - Все будет исполнено в точности, - ответил  вежливый  господин,  низко
кланяясь Родену, фиакр которого быстро отъехал.



5. АГРИКОЛЬ И ГОРБУНЬЯ

   Через час после описанных нами событий глубокая тишина царила на  улице
Бриз-Миш.
   Мерцающий огонек, проходивший сквозь рамы стеклянной двери  из  комнаты
Горбуньи, указывал, что она еще не спит. Ее  несчастная  конура,  лишенная
воздуха и света даже днем, освещалась только  через  дверь,  выходившую  в
полутемный узкий коридор, проделанный под самой крышей.
   Жалкая кровать, стол, старый чемодан  и  стул  так  заполняли  холодную
каморку, что два человека не могли бы в ней поместиться, если только  один
из них не садился на кровать.
   Роскошный цветок, подарок Агриколя, бережно  поставленный  в  стакан  с
водой на заваленном бельем столе, распространял свое сладкое благоухание и
развертывал пышные лепестки  среди  убогой  комнатки  с  сырыми,  грязными
стенами, слабо освещенной тоненькой свечкой.
   Швея сидела на кровати. Лицо ее было  встревожено,  глаза  полны  слез.
Одной рукой опираясь на  изголовье,  девушка  внимательно  прислушивалась,
повернув голову к дверям: она с мучительным беспокойством напрягала  слух,
надеясь с минуты на минуту услышать шаги Агриколя.
   Сердце швеи усиленно билось... Глубокое волнение вызвало  даже  румянец
на ее вечно бледном лице. По временам девушка бросала испуганный взгляд на
письмо, сжатое в руке; это  письмо,  прибывшее  с  вечерней  почтой,  было
положено привратником-красильщиком на ее стол, пока она присутствовала при
свидании Дагобера с семьей.
   Через некоторое время  девушке  послышался  шум  отворявшейся  соседней
двери.
   - Наконец-то он! - воскликнула Горбунья.
   Действительно, Агриколь вошел.
   - Я ждал, пока заснет отец, - сказал шепотом кузнец.  Он,  по-видимому,
скорее испытывал любопытство, чем тревогу.  -  Ну,  что  случилось,  милая
Горбунья? Как ты взволнована! Ты плачешь... В чем дело? О какой  опасности
хотела ты со мной поговорить?
   - На... читай! - отвечала дрожащим голосом  швея,  поспешно  протягивая
ему распечатанное письмо.
   Агриколь подошел