алит  был  кровавым  светом.  Голуби  как  будто   понемногу
спускались к волнам, затем исчезли, точно поглощенные  морем,  добровольно
падая в пасть солнца. Саламбо, следившая за их полетом, опустила голову, и
Таанах, думая, что угадывает причину ее печали, тихо сказала ей:
   - Они вернутся, госпожа.
   - Да, я знаю.
   - И ты вновь увидишь их.
   - Может быть, - сказала она со вздохом.
   Она никому не поведала своего решения. Чтобы все  скрыть,  она  послала
Таанах купить  в  предместье  Кинидзо  (вместо  того  чтобы  обратиться  к
дворцовым управителям) все,  что  ей  нужно  было;  киноварь,  благовония,
льняной пояс и новые одежды. Старая рабыня удивлялась этим приготовлениям,
но не  осмеливалась  предлагать  госпоже  вопросы.  И,  наконец,  наступил
назначенный Шагабаримом день, когда Саламбо должна была отправиться.
   В двенадцатом часу  она  увидела  в  глубине  аллеи  смоковниц  слепого
старца, который приближался, опираясь рукой на  плечо  шедшего  перед  ним
мальчика; другой рукой он прижимал к бедру род цитры  из  черного  дерева.
Евнухи, рабы и женщины были тщательно удалены, и никто не мог знать о том,
что подготовлялось.
   В углах покоя Таанах зажгла на четырех треножниках огонь из стробуса  и
кардамона; потом она развернула большие вавилонские ковры и натянула их на
веревки вокруг комнаты; Саламбо не хотела, чтобы  даже  стены  видели  ее.
Сидя у входа в покой, играл на кинноре музыкант, а мальчик стоя прикасался
губами к камышовой флейте.  Вдали  утихал  гул  улиц,  фиолетовые  тени  у
колоннад  храмов  удлинялись;  с  другой  стороны  залива  подножье   гор,
оливковые  кущи  и  желтые  невозделанные  земли,  уходившие   волнами   в
бесконечную даль, сливались в голубоватой дымке. Не слышно было ни  звука;
несказанное уныние тяжело нависло в воздухе.
   Саламбо присела на ониксовую ступеньку на краю  бассейна;  она  подняла
широкие рукава, завязала их за плечами и стала медленно совершать омовения
по священному ритуалу.
   Затем Таанах принесла ей в алебастровом сосуде  свернувшуюся  жидкость;
то была кровь черной собаки, зарезанной  бесплодными  женщинами  в  зимнюю
ночь на развалинах гробницы. Саламбо натерла себе ею уши,  пятки,  большой
палец правой руки; на ногте  остался  даже  красноватый  след,  точно  она
раздавила плод.
   Поднялась луна, и раздались одновременно звуки цитры и флейты.
   Саламбо сняла серьги, ожерелье, браслеты и длинную белую  симарру.  Она
распустила  волосы  и  некоторое  время  медленно  встряхивала  их,  чтобы
освежиться. Музыка у входа продолжалась; она состояла из одних  и  тех  же
трех нот, быстрых и яростных; струны бряцали,  заливалась  флейта;  Таанах
ударяла мерно в ладоши. Саламбо, покачиваясь всем телом, шептала  молитвы,
и ее одежды падали одна за другой к ее ногам.
   Тяжелая завеса дрогнула, и над шнуром,  поддерживавшим  ее,  показалась
голова пифона. Он медленно спустился подобно капле воды,  стекающей  вдоль
стены, прополз между разостланными тканями, потом, упираясь хвостом в пол,
выпрямился;  глаза  его,  сверкавшие  ярче  карбункулов,  устремились   на
Саламбо.
   Боязнь холодного ила, быть может, чувство стыдливости остановило ее  на
мгновенье. Но она вспомнила повеления Шагабарима  и  сделала  шаг  вперед.
Пифон опустился на пол  и,  прижавшись  срединой  своего  тела  к  затылку
Саламбо,  опустил  голову  и  хвост,  точно  разорванное  ожерелье,  концы
которого падают до земли. Саламбо обернула змею вокруг бедер, подмышками и
между колен; потом, взяв ее за челюсти, приблизила  маленькую  треугольную
пасть к краю своих зубов и, полузакрыв глаза, откинула голову  под  лучами
луны. Белый свет обволакивал ее серебристым туманом, следы ее влажных  ног
сверкали на плитах пола, звезды дрожали в глубине воды; пифон  прижимал  к
ней свои черные кольца в золотых пятнах. Саламбо задыхалась под чрезмерной
тяжестью, ноги ее подкашивались; ей казалось, что  она  умирает.  А  пифон
мягко ударял ее кончиком хвоста по бедрам; потом, когда музыка смолкла, он
свалился на пол.
   Таанах снова подошла к Саламбо; она  принесла  два  светильника,  пламя
которых горело в стеклянных шарах,  полных  воды,  и  выкрасила  лавзонией
ладони рук Саламбо, нарумянила ей щеки,  насурмила  брови  и  удлинила  их
составом из камеди, мускуса, эбенового дерева и толченых мушиных лапок.
   Саламбо, сидя да стуле из слоновой кости, отдалась заботам  рабыни.  Но
строгие посты изнурили ее, и поэтому легкие движения руки Таанах  и  запах
благовоний  совсем  ее  обессилили.  Она  так   побледнела,   что   Таанах
остановилась.
   - Продолжай! - сказала Саламбо.
   И, преодолев слабость, она оживилась. Ею овладело нетерпение; она стала
торопить Таанах, и старая рабыня сказала ворчливым голосом:
   - Сейчас, сейчас, госпожа!.. Тебя ведь никто не ждет!
   - Нет, - сказала Саламбо