! Покорись и ты!
   - Расскажи нам лучше, - возразил с улыбкой  Гамилькар,  -  как  это  ты
повел свои галеры на римские корабли?
   - Меня гнал ветер, - ответил Ганнон.
   - Ты, точно носорог,  топчешься  в  своих  нечистотах:  ты  выставляешь
напоказ свою глупость! Молчи лучше!
   И они стали обвинять друг друга, заспорив о битве у Эгатских островов.
   Ганнон упрекал Гамилькара за то, что тот не пошел ему навстречу.
   - Но я бы этим разоружил Эрике. Кто тебе мешал выйти в море? Ах  да,  я
забыл, - слоны боятся моря!
   Сторонникам Гамилькара так понравилась эта шутка, что они начали громко
хохотать. Свод гудел точно от ударов в кимвалы.
   Ганнон запротестовал против несправедливого оскорбления, утверждая, что
он заболел вследствие простуды, схваченной при  осаде  Гекатомпиля.  Слезы
текли по его лицу, как зимний дождь по развалившейся стене.
   Гамилькар продолжал:
   - Если бы вы меня любили так, как его, в  Карфагене  царила  бы  теперь
великая радость! Сколько раз я взывал к вам, а вы всегда отказывали мне  в
деньгах!
   - Они были нужны нам самим, - ответили начальники Сисситов.
   - А когда мое положение было отчаянным и мы пили мочу  мулов  и  грызли
ремни наших сандалий, когда  мне  хотелось,  чтобы  каждая  былинка  травы
превратилась в солдата, и я готов  был  составлять  батальоны  из  гниющих
трупов наших людей, вы отозвали последние мои корабли!
   - Мы не могли рисковать всем нашим  имуществом,  -  ответил  Баат-Баал,
владевший золотыми приисками в Гетулии Даритийской.
   - А что вы делали тем временем здесь, в Карфагене, укрывшись за стенами
ваших домов? Нужно  было  оттеснить  галлов  на  Эридан,  хананеяне  могли
явиться в Кирены, и в то время как римляне посылали послов к Птолемею...
   - Теперь он уже восхваляет римлян!
   И кто-то крикнул ему:
   - Сколько они заплатили тебе, чтобы ты их защищал?
   - Спроси об  этом  равнины  Бруттиума,  развалины  Локра,  Метапонта  и
Гераклеи! Я сжег там все деревья,  ограбил  храмы  и  даже  предал  смерти
внуков их внуков...
   - Ты высокопарен, как ритор, - сказал Капурас, прославленный  купец.  -
Чего ты хочешь?
   - Я говорю, что нужно быть или более  хитроумным,  или  более  грозным!
Если вся Африка сбрасывает с себя ваше иго, то потому, что вы  слабосильны
и не умеете укрепить свое господство! Агафоклу, Регулу,  Сципиону  -  всем
этим смельчакам стоит только высадиться,  чтобы  отвоевать  Африку.  Когда
ливийцы на востоке столкуются с нумидийцами  на  западе,  когда  кочевники
придут с юга и римляне с севера...
   Раздался крик ужаса.
   - Да, вы будете тогда бить себя в грудь, валяться в  пыли  и  рвать  на
себе плащи! Но будет поздно! Придется вертеть жернова в Субурре и собирать
виноград на холмах Лациума.
   Они хлопали себя по правому бедру в знак негодования, и рукава их одежд
поднимались, как большие крылья  испуганных  птиц.  Гамилькар,  охваченный
неистовством, продолжал говорить, стоя на верхней ступеньке  алтаря,  весь
дрожа, страшный с виду. Он поднимал руки, и огонь  светильника,  горевшего
за ним, просвечивал между его пальцами, точно золотые копья.
   - У вас отнимут корабли, земли,  колесницы!  Не  будет  у  вас  висячих
постелей и рабов,  растирающих  вам  тело!  Шакалы  будут  спать  в  ваших
дворцах, и плуг разроет ваши гробницы. Ничего не  останется,  кроме  крика
орлов и развалин. Ты падешь, Карфаген!
   Четыре  главных  жреца  протянули  руки,  как  бы  ограждая  себя,   от
проклятий. Все поднялись с мест.  Но  морской  суффет,  священнослужитель,
находился под покровительством Солнца и был неприкосновенен  до  тех  пор,
пока его не осудило собрание богатых. Вид алтаря  наводил  ужас,  и  жрецы
отступили назад.
   Гамилькар умолк. Взгляд его остановился, и лицо было бледнее жемчуга на
его  тиаре.  Он  задыхался,   почти   испуганный   собственными   словами,
погрузившись в  мрачные  видения.  С  возвышения,  на  котором  он  стоял,
светильники на  бронзовых  стержнях  казались  ему  широким  венцом  огней
вровень с полом; черный  дым,  исходивший  от  них,  поднимался  к  темным
сводам, и в течение нескольких  минут  тишина  была  такая  глубокая,  что
слышен был далекий шум моря.
   Потом старейшины стали совещаться между  собой.  Их  интересы,  все  их
существование было в опасности из-за варваров. Но победить их  без  помощи
суффета нельзя. При всей их  гордости  это  соображение  вытесняло  всякие
другие. Они стали отводить в сторону друзей  Гамилькара.  Пошли  корыстные
примирения, намеки, обещания. Гамилькар сказал, что отказывается  чем-либо
управлять.  Все  стали  его  упрашивать,  умолять.  В  их  речах,  однако,
повторялось слово "предательство", и это вывело его из себя.  Единственным
предателем был, по его словам. Великий совет, ибо обязательства  наемников
ограничивались сроком войны, и  они  становились  свободными,  как  только
война кончилась. Он даже  восхвалял  их