.  С  высоты
Акрополя виден был расстилавшийся по небу дым  пожарищ:  то  горели  замки
богатых.
   Только один человек мог бы спасти Республику. Теперь все  раскаивались,
что недостаточно ценили его, и  даже  партия  мира  постановила  приносить
жертвы богам, молясь о возвращении Гамилькара.
   Вид заимфа потряс Саламбо.  Ей  слышались  ночью  шаги  богини,  и  она
просыпалась с криками ужаса. Она посылала каждый день пищу в храмы. Таанах
изнемогала, исполняя ее приказания, и Шагабарим не покидал ее.



7. ГАМИЛЬКАР БАРКА

   Глашатай лунных смен, который бодрствовал  все  ночи  на  кровле  храма
Эшмуна, чтобы возвещать звуками трубы о  всех  движениях  светила,  увидел
однажды утром с западной стороны нечто вроде  птицы,  касавшейся  длинными
крыльями поверхности моря.
   Это был корабль с тремя рядами гребцов; нос корабля был украшен  резной
фигурой лошади. Всходило солнце. Глашатай лунных  смен  приставил  руку  к
глазам, потом схватил рожок и затрубил на весь Карфаген.
   Из всех домов выбежали люди;  сначала  не  хотели  верить  друг  другу,
спорили; мол был покрыт народом. Наконец, узнали трирему Гамилькара.
   Она приближалась, гордая и суровая, с прямой реей, с  вздувшимся  вдоль
мачты парусом, разрезая вокруг себя пену. Гигантские весла  мерно  ударяли
по волнам; время от времени край киля, имевшего форму  плуга,  высовывался
наружу, а под закруглением, которым оканчивался нос, лошадь с  головой  из
слоновой кости, поднявшись на дыбы, как  бы  неслась  стремительным  бегом
вдоль равнин моря.
   Когда корабль огибал мыс, парус спустили, так как ветер стих, и рядом с
кормчим  показался  человек  с  непокрытой  головой;  то  был  он,  суффет
Гамилькар! На нем сверкали железные латы; красный плащ,  прикрепленный  на
плечах, не закрывал рук, длинные жемчужины висели у него  в  ушах,  черная
густая борода касалась груди.
   Галера, качаясь среди скал, шла вдоль мола; толпа следовала за  нею  по
каменным плитам и кричала, приветствуя Гамилькара:
   - Привет тебе! Благословение! Око Камона, спаси нас! Во  всем  виноваты
богатые! Они хотят твоей смерти! Берегись, Барка!
   Он ничего не отвечал, точно его окончательно оглушил шум морей и  битв.
Но  когда  трирема  проходила  под  лестницей,  спускавшейся  с  Акрополя,
Гамилькар поднял голову и, скрестив руки, поглядел на храм Эшмуна.  Взгляд
его поднялся еще выше, к широкому ясному  небу;  он  суровым  голосом  дал
приказ матросам, трирема подпрыгнула, задев идола, поставленного  в  конце
мола, чтобы останавливать бури. Она вошла в торговую гавань,  загрязненную
отбросами, щепками и шелухой от плодов, отталкивая  и  врезаясь  в  другие
корабли, прикрепленные к сваям и заканчивавшиеся пастью  крокодила.  Толпа
сбегалась, некоторые пустились вплавь. Трирема уже прошла вглубь и подошла
к воротам, утыканным гвоздями. Ворота поднялись,  и  трирема  исчезла  под
глубоким сводом.
   Военный порт был совершенно отделен от города; когда  прибывали  послы,
им приходилось идти между двумя стенами по проходу, который вел  налево  и
заканчивался у храма Камона. Вокруг  бассейна,  круглого,  как  чаша,  шли
набережные, где построены были клетки для кораблей. Перед  каждой  из  них
возвышались две колонны; капители были украшены  рогами  Аммона,  и  таким
образом портики тянулись  сплошь  вокруг  всего  бассейна.  Посредине,  на
острове, стоял дом морского суффета.
   Вода была  такая  прозрачная,  что  виднелось  дно,  вымощенное  белыми
камешками. Уличный шум  сюда  не  доходил,  и  Гамилькар,  проезжая  мимо,
узнавал суда, которыми он некогда командовал.
   Их оставалось не более  двадцати;  они  стояли  на  суше,  накренившись
набок, или прямо на киле, с очень высокими  кормами  и  выгнутыми  носами,
украшенными позолотой и мистическими символами. У химер пропали крылья,  у
богов Патэков - руки, у быков  -  серебряные  рога.  Полинявшие,  гниющие,
недвижные, они еще дышали прошлым, еще хранили запах былых странствований,
подобно искалеченным солдатам, вновь повстречавшим своего повелителя,  они
как бы говорили: "Это мы, это мы! Но и ты потерпел поражение!"
   Никто, кроме морского суффета, не имел права  вступать  в  адмиральский
дом. До тех пор, пока не  было  доказательства  его  смерти,  он  считался
живым, старейшины избавлялись этим от лишнего начальства. И по отношению к
Гамилькару они не отступили от старого обычая.
   Суффет вошел в пустые  покои;  повсюду  он  находил  на  прежнем  месте
оружие, мебель, знакомые предметы; это его  удивляло;  под  лестницей  еще
сохранился в курильнице пепел благовоний, зажженных при  его  отъезде  для
заклинания Мелькарта. Не таким представлял он себе свое возвращение!  Все,
что он совершил, все, что видел, воскресало в его памяти: штурмы,  пожары,
легионы, бури, Дрепан, Сиракузы,  Лилибей,  гора  Этна,  Эрике,  пять  лет
сражений, - все, вплоть  до  того  рокового  дня,  когда,  сложив  оружие,
Карфаген потерял Сицилию. Потом он вспомнил  лимонные  рощи,  пастухов  со
стадами коз на серых горах, и у него забилось сердце, когда он  представил
себе другой Карфаген, который он мечтал там