щ;  ночью  там  должна
была состояться оргия; три корабля привезли из Сицилии куртизанок, и много
их прибыло также из пустыни.
   Коллегии выстраивались по приходе во дворах храма, на наружных галереях
и вдоль двойных лестниц, которые поднимались у стен, сходясь вверху.  Ряды
белых  одежд  появлялись   между   колоннадами,   и   здание   наполнялось
человеческими фигурами, недвижными, точно каменные изваяния.
   За коллегиями жрецов шли заведующие казной, начальники провинций и  вся
партия богатых. Внизу поднялся шум. Толпа хлынула из соседних улиц;  рабы,
служители храмов, гнали ее  назад  палками.  Наконец,  среди  старейшин  с
золотыми  тиарами  на  головах,  на  носилках  под  пурпуровым  балдахином
появилась Саламбо.
   Раздались бурные крики; громче зазвучали кимвалы и  кроталы,  загремели
тамбурины, и пурпуровый балдахин скрылся между двух колонн.
   Он  вновь  показался  на  втором  этаже.  Саламбо  медленно   шла   под
балдахином; потом она прошла по террасе,  направляясь  вглубь,  и  села  в
кресло в виде трона, сделанное из черепашьего щитка. Под ноги ей поставили
табурет из слоновой кости с тремя ступеньками; на нижней стояли на коленях
два негритенка, и она иногда клала им  на  голову  обе  руки,  отягощенные
слишком тяжелыми кольцами.
   От щиколоток до бедер ее обхватывала сетка  из  густых  петель  в  виде
рыбьей чешуи, блестевшая, как перламутр; синий пояс  стягивал  стан,  и  в
двух прорезях в виде полумесяца виднелись груди; острые  кончики  их  были
скрыты подвесками  из  карбункулов.  Ее  головной  убор  был  сооружен  из
павлиньих перьев, звезд и драгоценных  камней;  широкий  белоснежный  плащ
падал с ее  плеч.  Прижав  локти  к  телу,  сдвинув  колени,  с  алмазными
браслетами на руках, у самых  плеч,  она  стояла  в  священной  позе,  вся
выпрямившись.
   На двух сидениях пониже поместились ее отец и ее супруг. Нар Гавас  был
в светлой одежде и в венце из каменной соли,  из-под  которого  спускались
две косы, закрученные, как рога Аммона; фиолетовая туника Гамилькара  была
расшита золотыми виноградными ветвями; сбоку у него висел боевой меч.
   В пространстве, замкнутом столами, пифон из храма Эшмуна лежал на земле
между сосудами с розовым маслом и,  кусая  себе  хвост,  описывал  большой
черный  круг.  Посредине  круга  стояла  медная  колонна,   поддерживавшая
хрустальное яйцо; на него падал свет солнца, и лучи его расходились во все
стороны.
   Позади Саламбо выстроились жрецы Танит в  льняных  одеждах.  Справа  от
нее, образуя длинную золотую полосу, сидели  старейшины  в  тиарах,  слева
длинным зеленым рядом расположились богатые с их  изумрудными  жезлами;  в
отдалении  разместились  жрецы  Молоха,  образуя  своими  плащами  как  бы
пурпуровую стену. Другие коллегии занимали нижние террасы. Толпа запрудила
улицы. Она поднималась на крыши домов и расположилась сплошными рядами  до
вершины Акрополя. Имея у своих ног народ, над  головой  -  свод  небес,  а
вокруг себя - беспредельность  моря,  залив,  горы  и  далекие  провинции,
Саламбо в своих сверкающих одеждах сливалась с  Танит  и  казалась  гением
Карфагена, воплощением его души.
   Пир должен был длиться всю ночь, и светильники  с  несколькими  ветвями
стояли, как деревья, на скатертях из цветной  шерсти,  покрывавших  низкие
столы. Большие кувшины из  сплава  золота  и  серебра,  амфоры  из  синего
стекла, черепаховые  ложки  и  маленькие  круглые  хлебы  теснились  среди
двойного ряда тарелок, выложенных по краям  жемчугом.  Кисти  винограда  с
листьями обвивались, как тирсы, вокруг лоз из слоновой кости; куски  снега
таяли на подносах из черного  дерева;  лимоны,  гранаты,  тыквы  и  арбузы
лежали горками на высоких серебряных  вазах;  кабаны  с  раскрытой  пастью
утопали в пряных приправах; зайцы, покрытые шерстью, точно  прыгали  между
цветами; мясные фарши  наполняли  раковины;  печенья  имели  символические
формы; когда поднимали  крышки  с  блюд,  оттуда  вылетали  голуби.  Рабы,
подоткнув туники, ходили вокруг столов на цыпочках; время от времени  лиры
играли гимны или раздавалось пение хора. Гул толпы, немолчный,  как  рокот
моря, носился вокруг пиршества и точно баюкал  его  необъятной  гармонией.
Некоторые вспоминали пир  наемников;  все  отдавались  мечтам  о  счастье.
Солнце стало спускаться, и серп луны уже поднимался в другой части неба.
   Вдруг Саламбо, точно  ее  кто-то  окликнул,  повернула  голову;  народ,
глядевший на нее, следил за направлением ее взора.
   На вершине Акрополя открылась  дверь  темницы,  высеченной  в  скале  у
подножия  храма;  в  черной  дыре  стоял  на  пороге  человек.  Он   вышел
согнувшись,  с  растерянным  видом  дикого  зверя,  вдруг  выпущенного  на
свободу.
   Свет слепил его, и он стоял некоторое время, не двигаясь с  места.  Все
его узнали и затаили дыхание.
   Тело этой жертвы было для  толпы  чем-то  необычайным,  окружено  почти
священным  блеском.  Все  вытянули  шеи,  чтобы  взглянуть  на   него,   в
особенности женщины. Они горели желанием, видеть того, кто был  виновником
смерти их детей и