шихся  неправильными  рядами  по  равнине,  вдруг
поднялось нечто, похожее на призрак. Тогда один из львов двинулся  вперед;
его чудовищные очертания бросали черную тень на багровое небо.  Подойдя  к
человеку, лев опрокинул его одним ударом лапы.
   Затем он лег на него животом и  стал  медленно  раздирать  ему  когтями
внутренности.
   Потом широко раскрыл пасть и в течение нескольких минут протяжно ревел.
Эхо горы повторяло его рев, пока, наконец, он не затих в пустыне.
   Вдруг сверху посыпались мелкие камни. Раздался шум торопливых шагов; со
стороны решетки из ущелья  показались  заостренные  морды  и  прямые  уши;
сверкнули дикие глаза. То были шакалы, явившиеся, чтобы пожрать останки.
   Карфагенянин, который смотрел  вниз,  нагнувшись  над  краем  пропасти,
пошел обратно.



15. МАТО

   Карфаген  объят  был  радостью,   глубокой,   всенародной,   безмерной,
неистовой; заделали пробоины в развалинах, наново выкрасили статуи  богов,
усыпали улицы миртовыми ветками; на перекрестках дымился ладан, и толпа на
террасах казалась в своих пестрых одеждах пучками распускающихся в воздухе
цветов.
   Непрерывный  визг  толпы   заглушался   выкриками   носильщиков   воды,
поливавших  каменные  плиты;  рабы  Гамилькара  раздавали  от  его   имени
поджаренный ячмень и куски сырого мяса. Люди подходили на  улицах  друг  к
другу, целовались и плакали;  тирские  города  были  завоеваны,  кочевники
прогнаны,  все  варвары  уничтожены.   Акрополь   исчезал   под   цветными
велариумами; тараны трирем, выстроившихся рядами за молом, сверкали, точно
плотина  из  драгоценных  камней;  всюду   чувствовались   восстановленный
порядок, начало новой жизни; в воздухе разливалось счастье.  В  этот  день
праздновалось бракосочетание Саламбо с царем нумидийским.
   На террасе храма Камона золотые и серебряные изделия огромных  размеров
покрывали три  длинных  стола,  приготовленных  для  жрецов,  старейшин  и
богатых; четвертый  стол,  стоявший  выше  других,  предназначен  был  для
Гамилькара, Нар Гаваса  и  Саламбо.  Саламбо  спасла  отечество  тем,  что
вернула ему заимф,  и  поэтому  свадьба  ее  превратилась  в  национальное
торжество, и внизу на площади толпа ждала ее появления.
   Но другое желание, более острое,  вызывало  нетерпение  толпы:  в  этот
торжественный день должна была состояться казнь Мато.  Сначала  предлагали
содрать с него  кожу  с  живого,  залить  ему  внутренности  расплавленным
свинцом, уморить голодом; хотели  также  привязать  его  к  дереву,  чтобы
обезьяна, стоя за его спиной, била  его  по  голове  камнем;  он  оскорбил
Танит, и ему должны были отомстить  кинокефалы  Танит.  Другие  предлагали
возить его на дромадере, привязав к телу в разных местах  льняные  фитили,
пропитанные растительным  маслом.  Приятно  было  представлять  себе,  как
дромадер будет бродить по улицам, а человек на его спине корчиться в огне,
точно светильник, колеблемый ветром.
   Но  кому  из  граждан  поручить  пытать  его,  и  почему  лишить  этого
наслаждения всех  других?  Нужно  было  придумать  способ  умерщвления,  в
котором участвовал бы весь город, так, чтобы все  руки,  все  карфагенское
оружие, все предметы в Карфагене до каменных плит улиц  и  до  вод  залива
участвовали в его истязании, в его избиении, в  его  уничтожении.  Поэтому
старейшины решили, что он пойдет из своей  тюрьмы  на  Камонскую  площадь,
никем не сопровождаемый, со связанными за спиной  руками;  запрещено  было
наносить ему удары в сердце, чтобы он оставался в живых как можно  дольше;
запрещено было выкалывать ему глаза, чтобы он до конца видел  свою  пытку,
запрещено было также бросать в него что-либо и  ударять  его  больше,  чем
тремя пальцами сразу.
   Хотя он должен был появиться только к концу дня,  толпе  несколько  раз
казалось, что она его видит; все  бросались  к  Акрополю;  улицы  пустели;
потом толпа с долгим ропотом возвращалась. Многие стояли,  не  двигаясь  с
места, целые сутки и издали перекликались,  показывая  друг  другу  ногти,
которые они отрастили, чтобы глубже запустить их в его тело. Другие ходили
взад и вперед в большом волнении; некоторые были так бледны,  точно  ждали
собственной казни.
   Вдруг за Маппалами над головами людей  показались  высокие  опахала  из
перьев. То была Саламбо, выходившая  из  дворца;  у  всех  вырвался  вздох
облегчения.
   Но процессия двигалась медленным шагом, и прошло много времени,  прежде
чем она подошла к толпе.
   Впереди шли жрецы богов Патэков,  потом  жрецы  Эшмуна  и  Мелькарта  и
затем, одна за другой", все другие коллегии жрецов, с теми же значками и в
том же порядке, в каком  они  следовали  в  день  жертвоприношения.  Жрецы
Молоха  прошли,  опустив  голову,  и  толпа,  точно  чувствуя   раскаяние,
отстранялась от них. Жрецы Раббет, напротив, выступали гордо, с  лирами  в
руках; за ними следовали жрецы в прозрачных одеждах,  желтых  или  черных;
они испускали возгласы, похожие на крики птиц, извивались, как  змеи,  или
же кружились под звуки флейт, подражая  пляске  звезд;  их  легкие  одежды
разносили по улицам волны нежных ароматов. Толпа встречала рукоплесканиями
шедших  среди  женщин  кедешимов  с  накрашенными  веками,  олицетворяющих
двуполость божества;  надушенные  и  наряженные,  как  женщины,  они  были
подобны им, несмотря на свои плоские груди и узкие бедра. Женское начало в
этот  день  царило  всюду;  мистическое  сладострастие  наполняло  тяжелый
воздух; уже загорались факелы в глубине священных р