ляла специальные выражения, произносила громкие фразы о том, что  в
денежных делах надо быть особенно аккуратным,  что  надо  все  предвидеть,
надо думать о будущем, находила все новые и новые трудности, связанные  со
вступлением в права наследия, и в  конце  концов  показала  Шарлю  образец
общей  доверенности  на   "распоряжение   и   управление   всеми   делами,
производство займов: выдачу и  передачу  векселей,  уплату  любых  сумм  и
т.д.". Уроки г-на Лере пошли ей на пользу.
   Шарль с наивным видом спросил, кто ей дал эту бумагу.
   - Гильомен, - ответила Эмма и, глазом не моргнув, добавила: - Я ему  не
доверяю. Вообще нотариусов не хвалят.  Надо  бы  посоветоваться...  Но  мы
знакомы только... Нет, не с кем!
   - Разве что с Леоном... - подумав, проговорил Шарль.
   Можно было бы написать ему, да уж очень это сложно. Эмма  сказала,  что
она сама съездит в Руан. Шарль поблагодарил, но не согласился. Она  стояла
на своем. После взаимных учтивостей Эмма сделала вид, что сердится  не  на
шутку.
   - Оставь, пожалуйста, я все равно поеду! - заявила она.
   - Какая ты милая! - сказал Шарль и поцеловал ее в лоб.
   На  другой  же  день  Эмма,   воспользовавшись   услугами   "Ласточки",
отправилась в Руан советоваться с Леоном. Пробыла она там три дня.



3

   Это были наполненные,  упоительные,  чудные  дни  -  настоящий  медовый
месяц.
   Эмма и Леон жили в гостинице "Булонь", на набережной: закрытые  ставни,
запертые двери, цветы на полу, сироп со льдом по утрам...
   Перед вечером они брали крытую лодку и уезжали обедать на остров.
   То  был  час,  когда  в  доках  по  корпусам  судов   стучали   молотки
конопатчиков. Меж деревьев клубился дым от вара, а по воде  плыли  похожие
на  листы  флорентийской  бронзы  большие   жирные   пятна,   неравномерно
колыхавшиеся в багряном свете заката.
   Лодка двигалась  вниз  по  течению,  задевая  верхом  длинные  наклонно
спускавшиеся канаты причаленных баркасов.
   Городской шум, в котором можно  было  различить  скрип  телег,  голоса,
тявканье собак на палубах, постепенно  удалялся.  Эмма  развязывала  ленты
шляпки, и вскоре лодка приставала к острову.
   На дверях ресторанчика сохли рыбачьи сети, почерневшие от воды. Эмма  и
Леон усаживались в одной  из  комнат  нижнего  этажа,  заказывали  жареную
корюшку, сливки, вишни. Потом валялись на траве, целовались под  тополями.
Здесь они, кажется, могли бы жить вечно, как два Робинзона, - им было  так
хорошо вдвоем, что они в целом  мире  не  могли  себе  представить  ничего
прекраснее этого островка. Не в первый раз  видели  они  деревья,  голубое
небо, траву, слышали, как плещут волны и как шелестит листьями  ветер,  но
прежде они ничего этого не замечали; до сих пор природа для них как бы  не
существовала: вернее, они стали ценить ее красоту  лишь  после  того,  как
были утолены их желания.
   С наступлением темноты они возвращались в город. Лодка долго плыла мимо
острова. Окутанные сумраком, они сидели в глубине и  молчали.  В  железных
уключинах,  усиливая  ощущение  тишины,  мерно,   будто   ход   метронома,
постукивали четырехугольные весла, а сзади под неподвижным рулем все время
журчала вода.
   Как-то раз показалась луна. Эмма и Леон не преминули сказать  несколько
подходящих к случаю фраз о том, какое это печальное и  поэтичное  светило.
Эмма даже запела:

   Ты помнишь, плыли мы ночной порой...

   Ее слабый, но приятный голос тонул в шуме  волн.  Переливы  его,  точно
бьющие крыльями птицы, пролетали мимо Леона, и ветер относил их вдаль.
   Озаренная луной, светившей в раскрытое  оконце,  Эмма  сидела  напротив
Леона, прислонившись к перегородке.  Черное  платье,  расходившееся  книзу
веером, делало ее тоньше и выше. Голову  она  запрокинула,  руки  сложила,
глаза обратила к небу. Порою тень прибрежных ракит  закрывала  ее  всю,  а
затем, вновь облитая лунным  светом,  она,  точно  призрак,  выступала  из
мрака.
   На дне лодки около Эммы Леон подобрал пунцовую шелковую ленту.
   Лодочник долго рассматривал ее и наконец сказал:
   - Я на днях катал  целую  компанию  -  наверно,  кто-нибудь  из  них  и
обронил. Такие все озорники подобрались - что господа, что дамы,  приехали
с пирожными, с шампанским, с  музыкой,  и  пошла  потеха!  Особенно  один,
высокий, красивый, с усиками - такой шутник! Они все к нему: "Расскажи  да
расскажи нам что-нибудь!.." Как же это они его называли?.. Не  то  Адольф,
не то Додольф...
   Эмма вздрогнула.
   - Ты не простудилась? - придвигаясь ближе, спросил Леон.
   - Не беспокойся! Ночь прохладная, - наверно, от этого.
   - И, по всему видать, женскому полу он спуску не дает, -  должно  быть,
полагая, что невежливо обрывать разговор, тихо добавил старый моряк.
   Затем он поплевал себе на руки и