охотно бы вернула даже самые  мрачные  дни  своей
супружеской жизни. Бессознательное сожаление  о  том,  к  чему  она  давно
привыкла, скрашивало все. Иголка беспрестанно мелькала у нее в руке, а  по
лицу старухи время от времени скатывались  слезы  и  повисали  на  кончике
носа. Эмма думала о том,  что  только  двое  суток  назад  они  с  Леоном,
уединясь от всего света, полные любовью,  не  могли  наглядеться  друг  на
друга. Она пыталась припомнить мельчайшие подробности минувшего дня. Но ей
мешало присутствие свекрови и мужа. Ей хотелось ничего не слышать,  ничего
не видеть; она боялась нарушить цельность своего чувства, и тем  не  менее
вопреки ей самой чувство ее под  напором  внешних  впечатлений  постепенно
рассеивалось.
   Эмма распарывала подкладку платья,  и  вокруг  нее  сыпались  лоскутки.
Старуха, не поднимая головы,  лязгала  ножницами,  а  Шарль  в  веревочных
туфлях и старом коричневом сюртуке,  который  теперь  заменял  ему  халат,
сидел, держа руки в карманах, и тоже не говорил ни слова. Берта,  в  белом
переднике, скребла лопаткой усыпанную песком дорожку.
   Внезапно отворилась калитка, и вошел торговец тканями г-н Лере.
   Он   пришел   предложить   свои   услуги   "и   связи   с    печальными
обстоятельствами". Эмма ответила, что она как будто ни в чем не нуждается.
Однако на купца это не произвело впечатления.
   - Простите великодушно, - сказал он Шарлю, - но мне надо  поговорить  с
вами наедине. - И, понизив голос, добавил:  -  Относительно  того  дела...
Помните?
   Шарль покраснел до ушей.
   - Ах да!.. Верно,  верно!  -  пробормотал  он  и  с  растерянным  видом
обратился к жене: - А ты бы... ты бы не могла, дорогая?..
   Эмма, видимо, поняла, о чем он ее просит. Она сейчас же встала, а Шарль
сказал матери:
   - Это так, пустяки! Какая-нибудь житейская мелочь.
   Опасаясь выговора, он решил скрыть от нее всю историю с векселем.
   Как только Эмма оказалась с г-ном Лере вдвоем, тот без особых  подходов
поздравил  ее  с  получением  наследства,  а  потом  заговорил   о   вещах
посторонних: о фруктовых деревьях, об урожае, о своем здоровье, а здоровье
его было "так себе, ни шатко, ни валко". Да и с чего бы ему быть здоровым?
Хлопот у него всегда полон рот, и все-таки он, что бы  о  нем  ни  болтали
злые языки, еле сводит концы с концами.
   Эмма не прерывала его. Она так соскучилась по людям за эти два дня!
   - А вы уже совсем поправились? - продолжал Лере. - Что тогда ваш супруг
из-за вас пережил! Я  своими  глазами  видел!  Славный  он  человек!  Хотя
неприятности у нас с ним были.
   Эмма спросила, какие именно; надо заметить, что Шарль не сказал ей, как
он был удивлен, узнав про ее покупки.
   - Да вы же знаете! - воскликнул Лере. - Все из-за вашего каприза, из-за
чемоданов.
   Надвинув шляпу на глаза, заложив руки за спину, улыбаясь и посвистывая,
он нагло смотрел ей в лицо. Она ломала  себе  голову:  неужели  он  что-то
подозревает?
   - В конце концов мы с ним столковалась, - снова заговорил  он.  -  Я  и
сейчас пришел предложить ему полюбовную сделку.
   Он имел в виду переписку векселя. А там - как  господину  Бовари  будет
угодно. Ему самому не стоит беспокоиться, у него и так голова кругом идет.
   - Всего лучше, если б он поручил это кому-нибудь другому - ну хоть вам,
например. Пусть он только напишет доверенность, а  уж  мы  с  вами  сумеем
обделать делишки...
   Эмма не понимала. Лере замолчал. Потом он заговорил о своей торговле  и
вдруг заявил, что Эмма непременно  должна  что-нибудь  у  него  взять.  Он
пришлет ей двенадцать метров черного барежа на платье.
   - То, что на вас, хорошо для дома. А вам нужно платье  для  визитов.  Я
это понял с первого взгляда. Глаз у меня наметанный.
   Материю он не прислал, а принес сам. Некоторое время спустя пришел  еще
раз,  чтобы  получше  отмерить.  А  потом  стал  заглядывать  под  разными
предлогами и каждый раз был обходителен, предупредителен,  раболепствовал,
как сказал бы Оме, и не упускал случая шепнуть Эмме несколько слов  насчет
доверенности. Про вексель он молчал. Эмма тоже о нем  не  вспоминала.  Еще
когда она только начала выздоравливать, Шарль как-то ей на  это  намекнул,
но Эмму одолевали в  ту  пору  мрачные  думы,  и  намеки  Шарля  мгновенно
вылетели у нее  из  головы.  Вообще  она  предпочитала  пока  не  заводить
разговора о деньгах. Свекровь  была  этим  удивлена  и  приписывала  такую
перемену тем религиозным настроениям, которые появились у  Эммы  во  время
болезни.
   Но  как  только   свекровь   уехала,   Эмма   поразила   Бовари   своей
практичностью.  Она  предлагала  ему  то  навести  справки,  то  проверить
закладные, то прикинуть, что выгоднее: продать имение с  публичного  торга
или же не продавать, но  взять  на  себя  долги.  Она  кстати  и  некстати
употре