я из терпения,
воскликнул аббат.
   - Не все ли равно? - возразил Оме. - Я не могу  примириться  с  мыслью,
что в наш просвещенный век находятся люди, которые все еще восстают против
такого вида умственного отдыха, хотя это отдых безвредный,  более  того  -
здоровый и в нравственном, и даже  в  физическом  смысле.  Не  правда  ли,
доктор?
   - Да, конечно, - как-то неопределенно ответил лекарь; то ли  он,  думая
так же, как и Оме, не хотел обижать Бурнизьена, то ли он вообще никогда об
этом не думал.
   Разговор, собственно, был кончен, но фармацевт  не  удержался  и  нанес
противнику последний удар:
   - Я знал священников, которые переодевались в светское платье и  ходили
смотреть, как дрыгают ногами танцовщицы.
   - А, будет вам! - возмутился аббат.
   - Нет, я знал! - повторил Оме и еще раз произнес с расстановкой: -  Нет
- я - знал!
   - Что ж, это с их стороны нехорошо, - заключил Бурнизьен:  по-видимому,
он твердо решил снести все.
   - Да за ними, черт  их  побери,  еще  и  не  такие  грешки  водятся!  -
воскликнул аптекарь.
   - Милостивый государь!..
   Священник метнул при этом на фармацевта такой злобный взгляд,  что  тот
струсил.
   - Я хотел сказать, - совсем другим тоном заговорил Оме, - что нет более
надежного средства привлечь сердца к религии, чем терпимость.
   - А, вот это верно, вот это верно! -  согласился  добродушный  аббат  и
опять сел на свое место.
   Но он не просидел и трех минут. Когда он ушел, г-н Оме сказал лекарю:
   - Это называется - жаркая схватка! Что, здорово я его  поддел?..  Одним
словом,  послушайтесь  вы  моего  совета,  повезите  госпожу   Бовари   на
спектакль, хоть раз в жизни позлите вы этих ворон, черт бы их подрал! Если
б меня кто-нибудь заменил, я бы поехал с вами. Но торопитесь! Лагарди дает
только одно представление. У него ангажемент в  Англию  -  ему  там  будут
платить  большие  деньги.  Говорят,  это  такой  хапуга!  Золото   лопатой
загребает! Всюду возит с собой трех любовниц и повара! Все великие артисты
жгут свечу с обоих концов. Они должны вести беспутный образ  жизни  -  это
подхлестывает их фантазию. А умирают они в богадельне - в молодости им  не
приходит на ум, что надо копить про черный день. Ну-с, приятного аппетита!
До завтра!
   Мысль о спектакле засела в голове у Шарля. Он сейчас  же  заговорил  об
этом с женой,  но  она  сперва  отказалась,  сославшись  на  то,  что  это
утомительно, хлопотно, дорого. Шарль, против обыкновения, уперся, - он был
уверен, что театр принесет ей пользу. Он полагал, что у нее нет  серьезных
причин для того, чтобы не ехать: мать недавно прислала им триста  франков,
на что  он  никак  не  рассчитывал,  текущие  долги  составляли  не  очень
значительную сумму, а до уплаты по векселям г-ну Лере было еще так далеко,
что не стоило об этом  и  думать.  Решив,  что  Эмма  не  хочет  ехать  из
деликатности, Шарль донял ее своими приставаниями, и в  конце  концов  она
согласилась. На другой день в восемь утра они отбыли в "Ласточке".
   Аптекаря ничто не удерживало в Ионвиле, но он считал  своим  долгом  не
покидать поста; выйдя проводить супругов Бовари, он тяжело вздохнул.
   - Ну, добрый путь, счастливые смертные! -  воскликнул  Оме  и,  обратив
внимание на платье Эммы  -  голубое,  шелковое,  с  четырьмя  воланами,  -
заметил: - Вы сегодня обворожительны. Вы  будете  иметь  бешеный  успех  в
Руане!
   Дилижанс остановился на площади Бовуазин,  у  заезжего  двора  "Красный
крест". На окраине любого провинциального города вы можете видеть такую же
точно гостиницу: конюшни в таком добром старом трактире бывают просторные,
номера - тесные, на дворе под забрызганными грязью колясками коммивояжеров
подбирают овес  куры,  в  деревянной  подгнившей  галерее  зимними  ночами
потрескивают от мороза бревна; здесь всегда людно, шумно, стены ломятся от
снеди, черные столы залиты кофе с  коньяком,  влажные  скатерти  -  все  в
пятнах от дешевого красного вина, толстые оконные стекла засижены  мухами;
здесь со стороны улицы - кофейная, а на задворках - огород, и здесь всегда
пахнет деревней, как от вырядившихся по-городски батраков. Шарль сейчас же
помчался за билетами. Он долго путал  литерные  ложи  с  галеркой,  кресла
партера с креслами ложи, подробно расспрашивал, ничего не  понимал,  когда
ему объясняли, обегал всех, начиная  с  контролера  и  кончая  директором,
вернулся на постоялый двор, опять пошел в кассу - и так несколько  раз  он
измерил расстояние от театра до гостиницы.
   Госпожа Бовари купила себе  шляпу,  перчатки,  бутоньерку.  Г-н  Бовари
очень боялся опоздать к началу, и, не доев бульона, они подошли к  театру,
когда двери были еще заперты.



15

   Толпа, разделенная балюстрадами на равные части,  жалась  к  стене.  На
громадных  афишах,  развешанных  по  углам   ближайших   улиц,   затейливо
выведенные буквы слагались в одни и те же слова: "_Лючия  де  Ламермур_...
(*40)  Лагарди...  Опера..."  День  стоял  погожий;  было  жарко;   волосы
слипались от пота; в воздухе мелькали носовые платки  и  вытирали  красные
лбы. Порою теплый ветер с реки  чуть  колыхал  края  тиковых  навесов  над
дверями кабачков. А немного  дальше  было  уже  легче  дышать  -  освежала
ледяная струя воздуха,  насыщенная  запахом  сала,  кожи  и  растительного
масла. То было дыхание улицы Шарет, застроенной большими темными складами,
из которых выкатывали бочки.
   Эмма,  боясь  оказаться  в  смешном  положении,  реш