ечается не часто. Он был способный  юноша:  рисовал  акварелью,  играл
одним пальцем на фортепьяно, после обеда любил почитать,  если  только  не
представлялась возможность поиграть в карты.  Г-н  Оме  ценил  в  нем  его
познания, г-же Оме нравилось, что он такой обязательный, и точно: он часто
гулял в саду с детьми Оме, вечно грязными,  весьма  дурно  воспитанными  и
отчасти лимфатическими, как их мать,  малышами.  Помимо  няньки,  за  ними
присматривал Жюстен, двоюродный  племянник  г-на  Оме,  взятый  в  дом  из
милости, - он был у него и аптекарским учеником, и слугою.
   Фармацевт оказался на редкость приятным соседом. Он дал г-же Бовари все
необходимые сведения о поставщиках, нарочно для  нее  вызвал  торговца,  у
которого  постоянно  покупал  сидр,  сначала  попробовал  сам  и  даже  не
поленился слазить к соседям в погреб, посмотрел, так ли поставлена  бочка;
еще он сообщил, где можно доставать дешевое масло, и нанял им в  садовники
пономаря  Лестибудуа,  который,  помимо  своих   церковнослужительских   и
погребальных обязанностей,  ухаживал  за  лучшими  ионвильскими  садами  и
получал за это плату или почасно, или за целый год сразу,  -  это  всецело
зависело от садовладельцев.
   Необыкновенная  услужливость  фармацевта  объяснялась  не  только   его
любовью к ближним - тут был и особый расчет.
   Господин Оме нарушал статью 1-ю закона от 19 вентоза XI года Республики
(*26), воспрещавшую лечить больных всем, кто не имеет лекарского звания. В
связи с этим его даже как-то раз по необоснованному доносу вызвали в Руан,
в кабинет королевского прокурора. Сановник принял его стоя, в горностаевой
мантии и в берете. Это было утром, перед судебным заседанием. Из  коридора
доносился топот жандармских сапог, где-то вдалеке словно бы поворачивались
со скрежетом в замочных скважинах огромные ключи. У  г-на  Оме  звенело  в
ушах, как перед ударом: ему чудились каменные мешки,  рыдающее  семейство,
распродажа аптеки, разбросанные склянки. Чтобы успокоиться,  он  прямо  от
прокурора зашел в кафе и выпил стакан рома с сельтерской.
   С течением времени воспоминание о  полученном  внушении  утратило  свою
живость, и г-н Оме опять начал принимать  пациентов  в  комнатке  рядом  с
аптекой и давать им невинные советы.  Но  мэр  его  недолюбливал,  коллеги
завидовали, надо было держать  ухо  востро.  Обязать  г-на  Бовари  своими
любезностями значило заслужить его благодарность и замазать ему рот на тот
случай, если он  что-нибудь  заметит.  Вот  почему  г-н  Оме  каждое  утро
приносил лекарю "газетку", а  днем  часто  забегал  к  нему  "на  минутку"
потолковать.
   Шарль приуныл: пациенты все не шли. По целым часам  молча  сидел  он  в
ожидании, потом отправлялся спать к себе в кабинет или же наблюдал за тем,
как шьет его жена.  От  скуки  он  сам  к  себе  нанялся  в  работники  и,
обнаружив, что маляры оставили немного краски, попытался выкрасить чердак.
Но денежные дела продолжали его беспокоить. Он массу истратил на ремонт  в
Тосте, на туалеты жены, на переезд, - словом, за два года он просадил  все
приданое, то есть больше трех тысяч  экю.  А  сколько  вещей  сломалось  и
потерялось  при  переезде  из  Тоста  в  Ионвиль,  не   считая   гипсового
священника, который от сильного толчка на  мостовой  в  Кепкампуа  упал  с
повозки и разбился на мелкие куски!
   Шарля отвлекала более приятная забота - беременность  жены.  Чем  ближе
подходило время родов, тем нежнее он ее любил. Его связывали с ней  теперь
еще одни узы  физической  близости,  связывало  гораздо  более  сложное  и
непреходящее чувство. Когда он видел издали ее  медлительную  походку,  ее
лениво колышущийся стан, не затянутый в  корсет,  когда  они  сидели  друг
против друга и он впивался  в  нее  глазами,  а  она  принимала  в  кресле
изнеженные позы, он вдруг вскакивал, обнимал ее, гладил ее  лицо,  называл
мамочкой, тащил танцевать и, смеясь  сквозь  слезы,  придумывал  множество
милых шуток. Мысль о том, что он зачал ребенка, приводила его  в  восторг.
Это был предел его желаний. Он познал жизнь во всей ее  полноте  и  теперь
блаженствовал.
   Эмма сначала была  изумлена,  потом  ей  захотелось  как  можно  скорей
разрешиться  от  бремени,  чтобы  наконец  почувствовать,  что  же   такое
материнство. Но ей не хватало денег ни на  колыбельку  в  виде  лодочки  с
розовым шелковым пологом, ни на кружевные чепчики, и с досады она,  ничего
не выбрав, ни с кем не  посоветовавшись,  заказала  все  детское  приданое
здешней швее. Таким образом, она себя не порадовала теми  приготовлениями,
которые подогревают материнскую нежность, и ее любовь к  ребенку  в  самом
начале была этим, вероятно, ущемлена.
   А Шарль постоянно говорил за столом о малютке,  и  немного  погодя  она
тоже привыкла все время думать о нем.
   Ей хотелось сына.  Это  будет  черноволосый  крепыш,  она  назовет  его
Жоржем. И мысль о мальчике давала ей надежду, что судьба вознаградит ее за
несбывшиеся мечты. Мужчина, по крайней мере, свободен:  ему  доступны  все
страсти, все чужие края, он волен  преодолевать  препятствия,  вкушать  от
наиболее трудно достижимых наслаждений. А женщине всюду помехи.  Косная  и
вместе с тем Гибкая по натуре, женщина находится между двух  огней:  между
слабостью своей плоти и бременем закона. Ее воля, точно вуаль  ее  шляпки,
держащаяся на шнурке, трепещет при  малейшем  дуновении  ветра;  ее  вечно
увлекает какая-нибудь прихо