Верно! Верно! - повторяла Эмма.
   - Вам случалось находить в книге  вашу  собственную  мысль,  но  только
прежде не додуманную вами,  какой-нибудь  неясный  образ,  теперь  как  бы
возвращающийся к вам издалека и  удивительно  полно  выражающий  тончайшие
ваши ощущения?
   - Мне это знакомо, - подтвердила Эмма.
   - Вот почему я особенно люблю поэтов, - сказал Леон. - По-моему,  стихи
нежнее прозы - они трогают до слез.
   - А  в  конце  концов  утомляют,  -  возразила  Эмма.  -  Я,  наоборот,
пристрастилась за последнее время к романам, к страшным романам, к  таким,
от которых не оторвешься.  Я  ненавижу  пошлых  героев  и  сдержанность  в
проявлении чувств, - этого и в жизни довольно.
   - Я  с  вами  согласен,  -  признался  Леон.  -  На  мой  взгляд,  если
художественное произведение вас  не  волнует,  значит,  оно  не  достигает
истинной цели искусства. Так отрадно бывает уйти от горестей жизни  в  мир
благородных натур, возвышенных  чувств,  полюбоваться  картинами  счастья!
Здесь, в глуши, это мое единственное развлечение. Да вот беда:  в  Ионвиле
трудно доставать книги.
   - В Тосте, конечно, тоже, - заметила Эмма, - я брала книги в читальне.
   - Сделайте одолжение, сударыня, берите книги у  меня,  -  расслышав  ее
последние слова, обратился к ней  фармацевт,  -  моя  библиотека  в  вашем
распоряжении, а в ней  собраны  лучшие  авторы:  Вольтер,  Руссо,  Делиль,
Вальтер  Скотт,  "Отголоски  фельетонов"  и  прочие.   Потом   я   получаю
периодические издания, в том числе ежедневную газету "Руанский светоч",  -
я имею честь быть ее корреспондентом  и  сообщаю,  что  делается  в  Бюши,
Форже, Невшателе, Ионвиле и его окрестностях.
   Общество сидело за столом уже два с половиной часа,  так  как  служанка
Артемиза, лениво шаркая по полу веревочными туфлями,  приносила  по  одной
тарелке, все забывала, путала, оставляла открытой дверь в бильярдной, и та
беспрестанно ударялась щеколдой об стену.
   Продолжая беседу, Леон машинально поставил ногу  на  перекладину  стула
г-жи Бовари. На Эмме был синий шелковый галстучек, который  до  того  туго
стягивал гофрированный батистовый воротничок,  что  он  стоял  прямо,  как
брыжи; когда Эмма поворачивала голову, подбородок  ее  то  весь  уходил  в
батист, то снова появлялся. Так, пока Шарль и фармацевт толковали  друг  с
другом, у Эммы и Леона завязалась беседа на общие темы, одна из тех бесед,
в которых любая случайная фраза тяготеет, однако, к  строго  определенному
центру, и этим  центром  является  взаимопонимание.  Парижские  спектакли,
названия романов, новые кадрили, высший  свет,  о  котором  они  не  имели
понятия... Тост, где раньше жила она, Ионвиль, где они находились  теперь,
- все это они уже обсудили, обо всем успели поговорить до конца обеда.
   Когда подали кофе, служанка ушла в новый дом стелить постели, а немного
погодя обедавшие встали из-за стола. Г-жа Лефрансуа  спала  у  истопленной
печи, конюх с фонарем в руке ждал г-на и г-жу Бовари, чтобы  проводить  их
домой. Он припадал на левую ногу, в его рыжих волосах торчала  солома.  Он
захватил с собой зонт священника, и вся компания вышла на улицу.
   Городок спал. От столбов крытого рынка  ложились  длинные  тени.  Земля
была совершенно серая, как в летние ночи.
   Дом врача стоял всего в полусотне  шагов  от  трактира,  поэтому  очень
скоро пришлось проститься, и спутники расстались.
   В передней Эмма тотчас же почувствовала,  как  холод  известки  влажною
простыней окутывает ей плечи. Стены были только что  побелены,  деревянные
Ступенька скрипели. Голые окна спальни,  расположенной  во  втором  этаже,
пропускали белесый свет. В  окна  заглядывали  верхушки  деревьев,  а  там
дальше при лунном свете над рекой клубился туман, и  в  нем  тонули  луга.
Посреди комнаты были свалены в кучу ящики от комода,  бутылки,  пруты  для
занавесок, позолоченные карнизы, на стульях лежали перины, на полу  стояли
тазы, - два носильщика, таскавшие вещи, сложили их как попало.
   Четвертый раз в жизни предстояло Эмме спать на новом месте. Первый  раз
это было, когда ее  отдали  в  монастырскую  школу,  второй  -  когда  она
приехала в Тост, третий - в Вобьесаре, четвертый - сегодня. И  каждый  раз
это было как бы началом новой эпохи в ее жизни. Эмма не  допускала  мысли,
что и в новой обстановке все останется как было, а так как на старом месте
ей жилось плохо, то она твердо верила, что с  наступлением  какой-то  иной
полосы все у нее изменится к лучшему.



3

   Наутро Эмма, проснувшись, выглянула в окно - по  площади  шел  помощник
нотариуса. Эмма была в пеньюаре. Леон поднял  голову  и  поклонился.  Эмма
ответила ему быстрым кивком и затворила окно.
   Леон целый день ждал шести часов вечера; когда же он вошел  в  трактир,
то, кроме сидевшего за столом Бине, там никого не оказалось.
   Вчерашний обед явился для Леона крупным событием; до этого ему  еще  не
доводилось беседовать два часа подряд с дамой. Как же это он сумел сказать
ей столько, да еще в таких выражениях? Прежде ведь он никогда  так  хорошо
не говорил. Он был всегда робок, он отличался той  сдержанностью,  которую
питали в нем застенчивость и скрытность. Весь Ионвиль  находил,  что  Леон
"прекрасно себя  держит".  Он  терпеливо,  выслушивал  разглагольствования
людей в летах и, видимо, был равнодушен к политике, что  у  молодых  людей
вст