вновь  обретает  сыновнюю  любовь.  Пробило  полночь.  В
городке, как всегда, было тихо, но Шарль не мог заснуть  и  все  думал  об
Эмме.
   Родольф от нечего делать весь  день  шатался  по  лесу  и  теперь  спал
крепким сном у себя в усадьбе. В Руане спал Леон.
   Но был еще один человек, который не спал в эту пору.
   У свежей могилы, осененной ветвями елей, стоял на коленях подросток; он
исходил слезами, в груди его теснилась бесконечная  жалость,  нежная,  как
лунный свет, и бездонно глубокая,  как  ночной  мрак.  Внезапно  скрипнула
калитка. Это был Лестибудуа. Он позабыл лопату и пришел за ней.  Подросток
взобрался на ограду, но Лестибудуа успел разглядеть,  что  это  Жюстен,  -
теперь он  по  крайней  мере  знал,  какой  разбойник  лазает  к  нему  за
картошкой.



11

   На другой день Шарль послал за  дочкой.  Она  спросила,  где  мама.  Ей
ответили, что мама уехала и привезет ей игрушек. Берта потом еще несколько
раз  вспоминала  о  ней,  но  с  течением  времени  позабыла.  Ее  детская
жизнерадостность надрывала душу Бовари, а  ему  еще  приходилось  выносить
нестерпимые утешения фармацевта.
   Вскоре перед  Шарлем  опять  встал  денежный  вопрос:  г-н  Лере  снова
натравил своего друга Венсара, а Шарль ни за  что  не  соглашался  продать
хотя бы одну вещицу из тех, что  принадлежали  ей,  и  предпочел  наделать
чудовищных долгов. Мать на него рассердилась. Он на нее еще пуще. Он очень
изменился. Она от него уехала.
   Тут-то все и поспешили "воспользоваться случаем".  Мадемуазель  Лампрер
потребовала уплатить ей за  полгода,  хотя  Эмма,  несмотря  на  расписку,
которую она показала Бовари, не взяла у нее ни одного урока  -  так  между
ними было условлено. Владелец библиотеки потребовал деньги  за  три  года.
Тетушка Роле потребовала деньги за доставку двадцати писем. Когда же Шарль
спросил, что это за письма, у нее хватило деликатности ответить:
   - Я знать ничего не знаю! Я в ее дела не вмешивалась.
   Уплатив очередной долг, Шарль всякий раз надеялся, что  это  последний.
Но затем объявлялись новые кредиторы, и конца им не предвиделось.
   Он обратился к пациентам с просьбой уплатить за прежние визиты. Но  ему
показали письма жены. Пришлось извиниться.
   Фелисите носила теперь платья своей покойной барыни, но только не  все:
некоторые Шарль оставил себе - он запирался в гардеробной  и  рассматривал
их. Фелисите была почти одного роста с Эммой, и когда Шарль смотрел на нее
сзади, то иллюзия была так велика, что он нередко восклицал:
   - Не уходи! Не уходи!
   Но на Троицын день Фелисите бежала из Ионвиля с Теодором, захватив все,
что еще оставалось от гардероба Эммы.
   Тогда  же  вдова  Дюпюи   имела   честь   уведомить   г-на   Бовари   о
"бракосочетании своего сына, г-на Леона Дюпюи, нотариуса города  Ивето,  с
девицею Леокадией Лебеф из Бондвиля". Шарль, поздравляя ее,  между  прочим
написал:
   "Как была бы счастлива моя бедная жена!"
   Однажды, бродя без цели по дому, он поднялся на чердак  и  там  нащупал
ногой комок тонкой бумаги. Он развернул его и  прочел:  "Мужайтесь,  Эмма,
мужайтесь! Я не  хочу  быть  несчастьем  Вашей  жизни!"  Это  было  письмо
Родольфа - оно завалилось за ящики, пролежало там некоторое время, а затем
ветром, подувшим в слуховое окно, его отнесло к двери. Шарль остолбенел на
том самом месте, где когда-то Эмма, такая же бледная,  как  он  сейчас,  в
порыве отчаяния хотела покончить с  собой.  Наконец  на  второй  странице,
внизу, он разглядел едва заметную прописную букву Р. Кто бы это мог  быть?
Он припомнил, как Родольф сначала ухаживал за Эммой,  как  потом  внезапно
исчез  и  как  натянуто  себя  чувствовал  после  при   встречах.   Однако
почтительный тон письма ввел Шарля в заблуждение.
   "Они, наверно, любили друг друга платонически", - решил он.
   Шарль  был  не  охотник  добираться  до  сути.  Он   не   стал   искать
доказательств, и его смутная ревность потонула в пучине скорби.
   "Она невольно заставляла себя обожать,  -  думал  он.  -  Все  мужчины,
конечно, мечтали о близости с ней". От этого она стала  казаться  ему  еще
прекраснее. Теперь он испытывал постоянное бешеное желание, доводившее его
до полного отчаяния и не знавшее пределов,  оттого  что  его  нельзя  было
утолить.
   Все ее прихоти, все ее вкусы стали теперь для него священны: как  будто
она и не умирала, он, чтобы угодить ей, купил себе лаковые  ботинки,  стал
носить белые галстуки, фабрил усы и по ее примеру подписывал векселя.  Она
совращала его из гроба.
   Ему пришлось постепенно распродать серебро, потом обстановку  гостиной.
Комнаты одна за  другой  пустели.  Только  в  ее  комнате  все  оставалось
по-прежнему. Шарль поднимался туда после обеда. Придвигал к камину круглый
столик, подставлял ее кресло,  а  сам  садился  напротив.  В  позолоченном
канделябре горела свеча. Тут же, рядом, раскрашивала картинки Берта.
   Шарль, глубоко несчастный, страдал еще оттого, что она так бедно одета,
что башмачки у нее без шнурков, что кофточки рваные, - служанка о  ней  не
заботилась. Но девочка была тихая, милая, она грациозно наклоняла головку,
на ее розовые щеки падали белокурые пряди пушистых волос, и, глядя на нее,
отец испытывал  несказанное  на