лаждение,  радость,  насквозь  пропитанную
горечью, - так плохое вино отдает смолой. Он чинил ей игрушки, вырезал  из
картона паяцев, зашивал ее куклам прорванные животы. Но если на глаза  ему
попадалась рабочая шкатулка,  валявшаяся  где-нибудь  лента  или  хотя  бы
застрявшая в щели стола булавка, он внезапно задумывался, и в такие минуты
у него был до того печальный вид, что и девочка невольно делила с ним  его
печаль.
   Теперь никто у него не бывал. Жюстен сбежал в Руан и поступил мальчиком
в бакалейную лавку; дети фармацевта приходили к Берте все реже и  реже,  -
г-н Оме, приняв во внимание, что Берта им уже не ровня,  не  поощрял  этой
дружбы.
   Слепого он так и не вылечил своей мазью,  и  тот,  вернувшись  на  гору
Буа-Гильом,  рассказывал  всем  путешественникам   о   неудачной   попытке
фармацевта,  так  что  Оме,  когда  ехал  в  Руан,  прятался  от  него  за
занавесками дилижанса. Он ненавидел слепого. Для спасения своей  репутации
он поставил себе задачу устранить  его  любой  ценой  и  повел  исподтишка
против него кампанию, в которой ясно обозначились все хитроумие аптекаря и
та подлость, до которой доходило его тщеславие. На протяжении  полугода  в
"Руанском светоче" печатались такого рода заметки:

   "Все, кто держит путь в хлебородные области Пикардии, наверное,  видели
на горе Буа-Гильом несчастного калеку с ужасной язвой на лице. Он ко  всем
пристает, всем надоедает,  собирает  с  путешественников  самую  настоящую
дань. Неужели у нас все еще длится мрачное  средневековье,  когда  бродяги
могли  беспрепятственно  заражать  общественные  места   принесенными   из
крестовых походов проказой и золотухой?"

   Или:

   "Несмотря на законы против бродяжничества,  окрестности  наших  больших
городов все еще наводнены шайками нищих.  Некоторые  из  них  скитаются  в
одиночку, и это, быть может, как  раз  наиболее  опасные.  И  куда  только
смотрят наши эдилы? (*52)"

   Иногда Оме выдумывал целые происшествия:

   "Вчера на горе Буа-Гильом пугливая лошадь..."

   За этим следовал рассказ о том, как из-за слепого произошел  несчастный
случай.
   В конце концов фармацевт добился, что слепого арестовали. Впрочем,  его
скоро выпустили. Нищий взялся за свое, Оме за свое. Это была  ожесточенная
борьба. Победил в ней фармацевт: его противника приговорили к пожизненному
заключению в богадельне.
   Успех окрылил фармацевта. С тех пор, если только он узнавал, что в  его
округе задавили собаку, сгорел сарай, избили женщину, то, движимый любовью
к прогрессу и ненавистью к попам, он немедленно доводил это  до  всеобщего
сведения. Он рассуждал о  преимуществах  учеников  начальной  школы  перед
братьями-игнорантинцами  (*53);  в  связи   с   каждой   сотней   франков,
пожертвованной на церковь, напоминал  о  Варфоломеевской  ночи;  раскрывал
злоупотребления, пускал шпильки. Оме подкапывался; он становился опасен.
   И тем не менее ему  было  тесно  в  узких  рамках  журналистики  -  его
подмывало выпустить  в  свет  книгу,  целый  труд!  И  он  написал  "Общие
статистические   сведения   об   Ионвильском   кантоне,   с    приложением
климатологических наблюдений", а затем от статистики перешел к  философии.
Он заинтересовался вопросами чрезвычайной важности: социальной  проблемой,
распространением  нравственности  среди  неимущих  классов,  рыбоводством,
каучуком, железными дорогами и пр. Дело дошло до того,  что  он  устыдился
своих мещанских манер. Он попытался усвоить "артистический пошиб", он даже
начал курить! Для своей гостиной он приобрел две  "шикарные"  статуэтки  в
стиле Помпадур.
   Но он не забывал и аптеку. Напротив:  он  был  в  курсе  всех  новейших
открытий. Он следил за стремительным ростом шоколадного  производства.  Он
первый ввел в департаменте Нижней Сены "шо-ка" и реваленцию.  Он  сделался
ярым сторонником гидроэлектрических  цепей  Пульвермахера.  Он  сам  носил
такие цепи. По вечерам, когда он снимал свой фланелевый  жилет,  г-жу  Оме
всякий раз ослепляла обвивавшая ее мужа золотая спираль;  в  такие  минуты
этот мужчина, облаченный в доспехи, точно  скиф,  весь  сверкающий,  точно
маг, вызывал в ней особый прилив страсти.
   У фармацевта были замечательные  проекты  памятника  Эмме.  Сначала  он
предложил обломок колонны с драпировкой, потом - пирамиду,  потом  -  храм
Весты, нечто вроде ротонды... или же "груду руин". И в каждом его  проекте
неизменно фигурировала плакучая ива в качестве  неизбежной,  с  его  точки
зрения, эмблемы печали.
   Он отправился с Шарлем в Руан и там, захватив с собой художника,  друга
Бриду, некоего Вофрилара, так и сыпавшего  каламбурами,  пошел  посмотреть
памятники в мастерской надгробий. Ознакомившись с сотней проектов, заказав
смету и потом еще  раз  съездив  в  Руан,  Шарль  в  конце  концов  выбрал
мавзолей, на котором и спереди и сзади должен  был  красоваться  "гений  с
угасшим факелом".
   Что касается надписи, то фармацевту больше всего нравилось: Sta, viator
[стой, путник (лат.)], но дальше дело у него не  шло.  Он  долго  напрягал
воображение, без конца  повторял:  Sta,  viator...  Наконец  его  осенило:
Amabilem conjugem calcas! [Стой, путник... Ты попираешь (останки)  любимой
жены! (лат.)] И это было одобре