ми.
   Женщины шли в черных накидках с опущенными капюшонами; в  руках  у  них
были толстые зажженные свечи. Шарлю становилось  нехорошо  от  бесконечных
молитв, от огней, от позывающего на тошноту запаха воска и облачения.  Дул
свежий ветер, зеленели рожь  и  сурепица,  по  обочинам  дороги  на  живой
изгороди дрожали капельки росы. Все  кругом  полнилось  веселыми  звуками:
гремела нырявшая в колдобинах телега, пел петух, несся вскачь  под  яблони
жеребенок. Чистое небо лишь кое-где было подернуто розовыми облачками; над
соломенными кровлями с торчащими стеблями ириса стлался сизый  дым.  Шарлю
был тут знаком каждый домик. В такое же ясное утро он, навестив  больного,
выходил, бывало, из калитки и возвращался к Эмме.
   Черное сукно, все в белых слезках, временами  приподнималось,  и  тогда
виден был гроб.  Носильщики  замедляли  шаг  от  усталости,  поэтому  гроб
двигался беспрестанными рывками,  точно  лодка,  которую  подбрасывает  на
волнах.
   Вот и конец пути.
   Мужчины вошли на кладбище, раскинувшееся  под  горой,  -  там,  посреди
лужайки, была вырыта могила.
   Все сгрудились вокруг ямы. Священник читал молитвы, а в  это  время  по
краям могилы непрерывно, бесшумно осыпалась глина.
   Под  гроб  пропустили  четыре  веревки.  Шарль  смотрел,  как  он  стал
опускаться. А он опускался все ниже и ниже.
   Наконец  послышался  стук.  Веревки  со  скрипом  выскользнули  наверх.
Бурнизьен взял у Лестибудуа лопату. Правой рукой кропя  могилу,  левой  он
захватил на лопату ком земли, с размаху  бросил  его  в  яму,  и  камешки,
ударившись  о  гроб,  издали  тот  грозный  звук,  который   нам,   людям,
представляется гулом вечности.
   Священник передал кропило стоявшему рядом с ним. Это был г-н Оме. Он  с
важным видом помахал им и передал Шарлю - тот стоял  по  колено  в  глине,
бросал ее пригоршнями и кричал: "Прощай!" Он посылал воздушные поцелуи, он
все тянулся к Эмме, чтобы земля поглотила и его.
   Шарля увели, и он скоро успокоился - быть может, он,  как  и  все,  сам
того не сознавая, испытывал чувство удовлетворения, что с этим покончено.
   Папаша Руо, вернувшись с похорон, закурил, как  ни  в  чем  не  бывало,
трубку. Оме в глубине души нашел, что это неприлично.  Он  отметил  также,
что Вине не показался на похоронах, что  Тюваш  "удрал"  сейчас  же  после
заупокойной обедни, а слуга нотариуса Теодор явился в синем фраке, -  "как
будто, черт побери, нельзя было надеть черный, раз  уж  так  принято!"  Он
переходил  от  одной  кучки  обывателей  к   другой   и   делился   своими
наблюдениями. Все оплакивали кончину Эммы, в особенности -  Лере,  который
не преминул прийти на похороны:
   - Ах, бедная дамочка! Несчастный муж!
   - Вы знаете, если б не я, он непременно учинил бы над собой  что-нибудь
недоброе! - ввернул аптекарь.
   - Такая милая особа! Кто бы мог подумать! Еще в субботу она была у меня
в лавке!
   - Я хотел было произнести  речь  на  ее  могиле,  но  так  и  не  успел
подготовиться, - сказал Оме.
   Дома Шарль разделся, а папаша Руо разгладил свою синюю блузу. Она  была
совсем новенькая, но по дороге он то и дело вытирал глаза рукавами, и  они
полиняли и выпачкали ему лицо, на котором следы слез прорезали слой пыли.
   Госпожа Бовари-мать была тут  же.  Все  трое  молчали.  Наконец  старик
вздохнул:
   - Помните, друг мой? Я  приехал  в  Тост  вскоре  после  того,  как  вы
потеряли свою первую  жену.  Тогда  я  вас  утешал!  Я  находил  слова,  а
теперь... - Из его высоко поднявшейся груди  вырвался  протяжный  стон.  -
Очередь за мной, понимаете? Я похоронил  жену...  потом  сына,  а  сегодня
дочь!
   Он решил сейчас же ехать в Берто - ему казалось, что в этом доме он  не
уснет. Он даже отказался поглядеть на внучку.
   - Нет, нет! Мне это слишком больно. Вы  уж  поцелуйте  ее  покрепче  за
меня! Прощайте!.. Вы хороший человек! А потом, я вам никогда не забуду вот
этого,  -  добавил  он,  хлопнув  себе  по  ноге.  -  Не  беспокойтесь!  Я
по-прежнему буду посылать вам индейку.
   Но с  горы  он  все-таки  оглянулся,  как  оглянулся  в  давнопрошедшие
времена, расставаясь  с  дочерью  на  дороге  в  Сен-Виктор.  Окна  домов,
освещенные косыми лучами солнца, заходившего за лугом, были  точно  объяты
пламенем. Руо, приставив  руку  щитком  к  глазам,  увидел  тянувшиеся  на
горизонте сады: сплошную белокаменную стену,  а  над  ней  -  темные  купы
деревьев. Лошадь у старика хромала, и он затрусил рысцой.
   Шарль и его  мать,  несмотря  на  усталость,  проговорили  весь  вечер.
Вспоминали прошлое, думали, как жить дальше.  Порешили  на  том,  что  она
переедет в Ионвиль,  будет  вести  хозяйство,  и  они  больше  никогда  не
расстанутся. Она  была  предупредительна,  ласкова;  в  глубине  души  она
радовалась,  чт