ытом белой салфеткой, у  большого
распятья с двумя зажженными свечами по бокам  стояло  серебряное  блюдо  с
комочками хлопчатой бумаги. Эмма, уронив голову на грудь,  смотрела  перед
собой неестественно  широко  раскрытыми  глазами,  а  ее  ослабевшие  руки
ползали по  одеялу  -  неприятное,  бессильное  движение  всех  умирающих,
которые точно заранее натягивают на себя саван! Бледный, как  изваяние,  с
красными, как горящие угли, глазами, Шарль уже  не  плача  стоял  напротив
Эммы, у изножья кровати, а священник, опустившись на одно  колено,  шептал
себе под нос молитвы.
   Эмма медленно повернула  голову  и,  увидев  лиловую  епитрахиль,  явно
обрадовалась:  в  нечаянном  успокоении  она,   наверное,   вновь   обрела
утраченную сладость своих первых мистических  порывов,  это  был  для  нее
прообраз вечного блаженства.
   Священник встал и взял  распятье.  Эмма  вытянула  шею,  как  будто  ей
хотелось пить, припала устами к телу богочеловека и со всей уже  угасающей
силой любви запечатлела на нем самый жаркий из всех своих поцелуев.  После
этого священник прочел Misereatur ["Да смилуется" (лат.)]  и  Indulgentiam
["Отпущение"  (лат.)],  обмакнул  большой  палец  правой  руки  в  миро  и
приступил к помазанию: умастил ей сперва глаза, еще недавно  столь  жадные
до всяческого земного великолепия; затем - ноздри,  с  упоением  вдыхавшие
теплый ветер и ароматы любви; затем - уста, откуда  исходила  ложь,  вопли
оскорбленной гордости и сладострастные стоны;  затем  -  руки,  получавшие
наслаждение от нежных прикосновений, и, наконец, подошвы ног, которые  так
быстро бежали, когда она жаждала утолить свои желания, и  которые  никогда
уже больше не пройдут по земле.
   Священник вытер пальцы, бросил в огонь  замасленные  комочки  хлопчатой
бумаги, опять подсел к умирающей и сказал, что теперь ей надлежит подумать
не о своих муках, а о муках  Иисуса  Христа  и  поручить  себя  милосердию
божию.
   Кончив напутствие, он попытался вложить ей в руки  освященную  свечу  -
символ ожидающего ее неземного блаженства, но Эмма от слабости не могла ее
держать, и если б не аббат, свеча упала бы на пол.
   Эмма  между  тем  слегка  порозовела,  и  лицо  ее  приняло   выражение
безмятежного спокойствия, словно таинство исцелило ее.
   Священнослужитель не преминул обратить на это внимание Шарля.  Он  даже
заметил, что господь в иных случаях продлевает человеку  жизнь,  если  так
нужно для его спасения.  Шарль  припомнил,  что  однажды  она  уже  совсем
умирала и причастилась.
   "Может быть, еще рано отчаиваться", - подумал он.
   В самом деле: Эмма, точно проснувшись, медленно обвела глазами комнату,
затем вполне внятно попросила  подать  ей  зеркало  и,  нагнувшись,  долго
смотрелась, пока из глаз у нее не выкатились две крупные слезы. Тогда  она
вздохнула и откинулась на подушки.
   В ту же минуту она начала  задыхаться.  Язык  вывалился  наружу,  глаза
закатились под лоб и  потускнели,  как  абажуры  на  гаснущих  лампах;  от
учащенного дыхания у нее так страшно ходили бока, точно  из  тела  рвалась
душа, а если б не это, можно  было  бы  подумать,  что  Эмма  уже  мертва.
Фелисите опустилась на колени перед распятьем; фармацевт -  и  тот  слегка
подогнул ноги; г-н Каниве невидящим взглядом смотрел  в  окно.  Бурнизьен,
нагнувшись к краю  постели,  опять  начал  молиться;  его  длинная  сутана
касалась пола. Шарль стоял на коленях по другую сторону кровати и  тянулся
к Эмме. Он сжимал ей руки, вздрагивая при каждом биении ее  сердца,  точно
отзываясь на грохот  рушащегося  здания.  Чем  громче  хрипела  Эмма,  тем
быстрее  священник  читал  молитвы.  Порой  слова   молитв   сливались   с
приглушенными рыданиями  Бовари,  а  порой  все  тонуло  в  глухом  рокоте
латинских звукосочетаний, гудевших, как похоронный звон.
   Внезапно на тротуаре раздался топот деревянных башмаков, стук палки,  и
хриплый голос запел:

   Девчонке в жаркий летний день
   Мечтать о миленьком не лень.

   Эмма, с распущенными волосами, уставив в одну точку расширенные зрачки,
приподнялась, точно гальванизированный труп.

   За жницей только поспевай!
   Нанетта по полю шагает
   И, наклоняясь то и знай,
   С земли колосья подбирает"

   -  Слепой!  -  крикнула  Эмма  и  вдруг  залилась  ужасным,   безумным,
исступленным смехом - ей  привиделось  безобразное  лицо  нищего,  пугалом
вставшего перед нею в вечном мраке.

   Вдруг ветер налетел на дол
   И мигом ей задрал подол.

   Судорога отбросила Эмму на подушки. Все обступили ее. Она скончалась.



9

   Когда кто-нибудь умирает, настает всеобщее оцепенение - до того  трудно
бывает осмыслить вторжение небытия, заставить себя поверить в него. Но как
только Шарль убедился, что Эмма неподвижна, он бросился к ней с криком:
   - Прощай! Прощай!
   Оме и Каниве вывели его из комнаты.
   - Успокойтесь!
   - Хорошо, - говорил он, вырываясь. - Я буду благоразумен,  я  ничего  с
собой не сделаю. Только пустите меня! Я хочу к ней! Ведь это моя жена!
   Он плакал.
   - Поплачьте, - разрешил фармацевт, - этого требует  сама  природа,  вам
станет легче!
   Шарль, слабый, как ребенок, дал себя увести  вниз  в