какой необъяснимой тайны оба они были так печальны? И  в  силу  какой
другой тайны я оставался недвижим, словно каменное  изваяние,  и  спокойно
смотрел на них, тогда как в ряде подобных случаев я проявлял неистовство и
даже ярость? Я не в силах был  пошевельнуться,  я  -  тот  самый  человек,
который в любви подвержен был приступам  такой  жестокой  ревности,  какая
бывает только на Востоке. Целые дни я проводил в ожидании чего-то и сам не
мог бы сказать, чего я жду. Вечером я садился на свою  кровать  и  говорил
себе: "Ну, давай думать об этом". Но через минуту я закрывал лицо руками и
восклицал: "Нет, это невозможно!" А на следующий день  повторялось  то  же
самое.
   Когда Смит посещал нас, Бригитта была более ласкова со мной, чем  когда
мы оставались одни.  Как-то  вечером  нам  случилось  обменяться  довольно
резкими словами, но, заслышав из передней его голос, она вдруг  подошла  и
села ко мне на колени; Что до него, то он был неизменно спокоен и грустен,
но,  видимо,  это  стоило  ему  постоянных  усилий.  Все  его  жесты  были
размеренны, говорил он мало и  медленно,  но  вырывавшиеся  у  него  порой
резкие движения лишь составляли  еще  более  разительный  контраст  с  его
обычной сдержанностью.
   Можно  ли  назвать  любопытством  пожиравшее  меня   нетерпение,   если
припомнить те обстоятельства, в которых я находился в то время? Что  бы  я
ответил, если бы кто-нибудь спросил у меня: "Какое вам дело?  Вы  чересчур
любопытны"? Быть может, впрочем, это и было только любопытство.
   Мне вспоминается, что однажды  у  Королевского  моста  на  моих  глазах
утонул человек. В то время я учился в школе плавания и в этот день  вместе
с товарищами делал в воде различные упражнения. За  нами  шла  лодка,  где
сидели  два  учителя  плавания.  Это  было  в  разгаре  лета.  Наша  лодка
встретилась с другой, так что под главным  пролетом  моста  нас  оказалось
более тридцати человек. Внезапно одному  из  пловцов  сделалось  дурно.  Я
слышу крик и оборачиваюсь. На поверхности воды я вижу две трепещущие руки,
потом все исчезает. Мы  немедленно  нырнули.  Тщетно.  Только  час  спустя
удалось вытащить труп, который застрял под плотом.
   То ощущение,  которое  я  испытал,  погрузившись  в  реку,  никогда  не
изгладится из моей памяти. Я всматривался в мутные и глубокие  слои  воды,
которые с глухим рокотом окружали меня со всех сторон. Я нырял все  глубже
и глубже, насколько мне позволяло дыхание, потом выплывал на  поверхность,
обменивался   краткими   вопросами   с   другими   пловцами,   столь    же
обеспокоенными, как и я, и опять продолжал эту ловлю. Я был полон ужаса  и
надежды. Мысль,  что,  быть  может,  сейчас  меня  схватят  две  судорожно
сжимающиеся руки, вызывала во мне невыразимую радость и невыразимый страх,
и в лодку я сел лишь тогда, когда совершенно изнемог от усталости.
   Если разврат не притупляет ум человека,  то  одним  из  неизбежных  его
следствий является какое-то извращенное любопытство. Выше я уже  рассказал
о том чувстве, которое испытал, когда впервые пришел к  Деженэ.  Сейчас  я
подробнее разовью свою мысль.
   Истина, этот остов всего видимого, требует, чтобы всякий человек, каков
бы он ни был, пришел к ней в  свой  день  и  в  свой  час  и  коснулся  ее
бессмертного костяка, вложив  руку  в  какую-нибудь  случайную  рану.  Это
называется - познать мир, и опыт дается лишь такою ценой.
   Так вот - одни в ужасе отступают перед этим испытанием, другие,  слабые
и  испуганные,  останавливаются  перед  ним,  колеблющиеся,  словно  тени.
Некоторые создания божий, и, может быть, лучшие из них, переносят его,  но
потом сразу умирают. Большинство  забывает,  и  вот  так  все  мы  несемся
навстречу смерти.
   Но есть люди  -  и,  бесспорно,  это  несчастные  люди,  -  которые  не
отступают, не дрожат, не умирают и не забывают. Когда приходит их  очередь
коснуться несчастья, то есть истины, они твердым шагом приближаются к ней,
протягивают руку и - страшная вещь! - преисполняются любви  к  посиневшему
утопленнику, которого находят в глубине вод. Они хватают  его,  ощупывают,
сжимают в объятиях. Они уже пьяны от желания знать. Теперь они смотрят  на
вещи лишь затем, чтобы увидеть их сущность; сомневаться и познавать -  вот
все, что им нужно. Они обшаривают мир, словно,  шпионы  господа  бога,  их
мысли оттачиваются, как стрелы, и зрение у них становится  острым,  как  у
рыси.
   Люди развращенные подвержены этой неистовой страсти более всех других -
и по вполне  понятной  причине:  если  обыденная  жизнь  -  это  ровная  и
прозрачная поверхность реки, то  развратники,  гонимые  быстрым  течением,
ежеминутно касаются ее дна. Так, например, после бала они  отправляются  в
публичный дом. Только что, кружась в вальсе, они сжимали в своей руке руку
стыдливой девушки и, быть может, заставили ее сердце затрепетать, - и  вот
они идут, мчатся, сбрасывают плащи и усаживаются за  стол,  потирая  руки.
Последняя фраза, обращенная ими к прекрасной и порядочной женщине, еще  не
успела замереть на их губах, а они уже повторяют ее, разражаясь смехом. Да
что там! Разве за несколько серебряных монет  они  не  снимают  с  женщины
одежду, оберегающую ее целомудрие, разве они не снимают  с  нее  платье  -
этот таинственный покров, как бы исполненный  уважения  к  тому  существу,
которое он украшает и которое облекает, почти не прикасаясь к нему?  Какое
же представление о свете может возникнуть у таких людей?  Они  то  и  дело
встречаются там, словно актеры за кулисами театра.  Кто  более,  чем  они,
привык  к  этим  поискам  сущности  вещей,  к  этому  глубокому,  к  этому
нечестивому  анализу