го шагов.
   Тогда я возвращался в спальню, где Бригитта  готовилась  ко  сну.  Я  с
жадностью созерцал это прекрасное тело, эти сокровища красоты, которыми  я
обладал так долго. Она расчесывала  свои  длинные  волосы,  завязывала  их
косынкой и отворачивалась, когда платье ее падало на  пол,  словно  Диана,
входящая в воду. Она ложилась в постель, я убегал к  себе,  и  мне  ни  на
секунду не приходила мысль, что Бригитта изменяет мне или что Смит влюблен
в нее. Я и не думал подозревать их или следить за ними. Я не понимал,  что
происходит, я только говорил себе: "Она очень  хороша,  а  бедный  Смит  -
славный малый, у них обоих какое-то большое горе,  и  у  меня  тоже".  Эта
мысль разрывала мне сердце, но в то же время утешала меня.
   Однажды, заглянув в чемоданы, мы заметили, что нам недостает  кое-каких
мелочей,  и  Смит  взялся  приобрести  их.   Он   проявлял   поразительную
неутомимость и говорил, что,  поручая  ему  что-либо,  мы  доставляем  ему
большое удовольствие. Как-то раз, вернувшись домой, я застал  его  у  нас:
стоя на коленях, он пытался запереть один из чемоданов. Бригитта сидела за
фортепьяно - мы взяли его напрокат по приезде в Париж - и играла  одну  из
тех старинных мелодий, в которые она  вкладывала  так  много  выражения  и
которые были так дороги мне. Я остановился в передней  возле  полуоткрытой
двери. Каждая нота проникала мне в душу;  никогда  еще  она  не  пела  так
грустно и с таким чувством.
   Смит слушал ее с восхищением. В руках у него была пряжка от  ремня.  Он
сжал ее, потом выронил и устремил взгляд на платья, которые сам только что
уложил и прикрыл простыней. Когда пение прекратилось, он не изменил  позы.
Бригитта, не снимая рук с клавиш, смотрела вдаль. Я еще раз увидел слезы в
глазах молодого человека, я был и сам готов разрыдаться. Не  отдавая  себе
отчета в своих ощущениях, я вошел в комнату и протянул ему руку.
   Бригитта вздрогнула.
   - Разве вы были здесь? - с удивлением спросила она.
   - Да, я был здесь, - ответил я. - Пойте же, моя дорогая, умоляю вас.  Я
хочу еще раз услышать ваш голос.
   Не ответив ни слова, Бригитта еще раз запела ту же арию. И для нее тоже
она была воспоминанием. Она видела мое  волнение,  волнение  Смита,  голос
изменил ей. Последние  звуки,  едва  уловимые,  казалось,  растворились  в
воздухе. Она встала и поцеловала меня. Моя рука все еще была в руке Смита.
Я почувствовал, как он судорожно сжал ее. Он был бледен, как смерть.
   В другой  раз  я  принес  альбом  с  литографиями,  изображавшими  виды
Швейцарии.  Мы  втроем  рассматривали  их,  и  время  от  времени,   найдя
какой-нибудь понравившийся ей пейзаж, Бригитта задерживалась на нем.  Один
из них показался ей интереснее прочих.  Это  был  вид  одной  местности  в
кантоне Во, неподалеку  от  дороги  на  Бриг:  зеленая  долина,  усаженная
яблонями, в тени которых паслось стадо; в отдалении деревушка,  состоявшая
из  дюжины  деревянных  домиков,  в  беспорядке  рассеянных  по   лугу   и
громоздящихся по окрестным холмам. На переднем плане, у  подножия  дерева,
сидела девушка, а перед ней стоял молодой парень, видимо работник с фермы,
и, держа в руке окованную железом палку, указывал на  дорогу,  по  которой
только что пришел, - извилистую тропинку, терявшуюся  в  горах.  Над  ними
высились Альпы -  три  снежные  вершины,  позолоченные  лучами  заходящего
солнца, венчали весь этот пейзаж, исполненный простоты и  в  то  же  время
прекрасный.  Долина  напоминала  зеленое  озеро,  и  глаз  следил  за  его
очертаниями с величайшим спокойствием.
   - Не поехать ли нам сюда? - предложил  я  Бригитте  и,  взяв  карандаш,
набросал на рисунке несколько штрихов.
   - Что это вы делаете? - спросила она.
   - Хочу попробовать, не  удастся  ли  мне,  изменив  немного  это  лицо,
сделать его похожим на вас, - ответил я. - Мне кажется, что красивая шляпа
этой крестьянки чудесно пошла бы вам. И, может  быть,  мне  удастся  также
придать этому бравому горцу некоторое сходство со мной.
   По-видимому,  моя  выдумка  понравилась   Бригитте,   и,   вооружившись
ножичком, она быстро стерла на рисунке  лица  юноши  и  девушки.  Я  начал
рисовать  ее  портрет,  а  она  пыталась  сделать  мой.  Лица  были  очень
миниатюрны, так что мы не стали особенно  придираться.  Было  решено,  что
портреты изумительно похожи; и действительно,  при  желании  вполне  можно
было узнать в них наши черты.  Мы  посмеялись  над  этим,  альбом  остался
открытым, и несколько минут спустя  я  вышел  из  комнаты,  так  как  меня
зачем-то вызвал слуга.
   Когда я вернулся, Смит стоял, наклонившись над столом,  и  рассматривал
литографию с таким вниманием, что даже не заметил, как  я  вошел.  Он  был
погружен в глубокую задумчивость. Я сел на свое прежнее  место  у  камина,
обратился с какими-то словами к Бригитте, и лишь тогда он поднял голову. С
минуту он смотрел на нас обоих, затем  поспешно  простился  с  нами,  и  я
увидел, как, проходя через столовую, он стиснул руками лоб.
   Замечая подобные проявления скорби, я всякий раз уходил в свою комнату.
"Что это? Что это?" - спрашивал я себя. И, сложив руки,  я  словно  умолял
кого-то... Кого же? Не знаю сам - быть может, моего доброго гения, а  быть
может - злую судьбу.



4

   Сердце мое громко кричало, что надо ехать,  но  я  по-прежнему  медлил.
Какое-то тайное и горькое наслаждение приковывало меня по вечерам к  моему
креслу. Когда мы ждали Смита, я не находил  покоя  до  тех  пор,  пока  не
раздавался его звонок. Чем объяснить,  что  какая-то  частица  нашей  души
упивается собственным несчастьем?
   Каждый день какое-нибудь слово, быстрый жест, взгляд приводили  меня  в
трепет. И каждый день другое слово,  другой  взгляд  производили  на  меня
противоположное впечатление и снова повергали в состояние неуверенности. В
сил