она обрастает подробностями и  переходит  из  уст  в
уста. Именно это и случилось.
   Мое положение по отношению к Бригитте было теперь не  то,  что  прежде.
Как ни слаба была ее попытка уехать, все же  она  сделала  эту  попытку  и
осталась  только  по  моей  просьбе;  это  налагало  на   меня   известные
обязанности. Я обещал не смущать ее покоя ни ревностью,  ни  легкомыслием.
Каждое  вырвавшееся  у  меня  резкое  или  насмешливое  слово   было   уже
проступком, каждый обращенный на меня грустный взгляд был  ощутительным  и
заслуженным укором.
   Добрая  и  простодушная  от  природы,  вначале  она  находила  в  нашей
уединенной жизни особую прелесть: она могла теперь, ни о чем не  заботясь,
видеться со мной в любое время. Быть может, она так легко  пошла  на  это,
желая доказать мне, что  любовь  для  нее  важнее,  чем  доброе  имя.  Мне
кажется, она раскаивалась в том, что приняла так близко к сердцу злословие
сплетников. Так или иначе, но, вместо того чтобы соблюдать осторожность  и
оберегать себя от постороннего любопытства, мы стали вести более свободный
и беззаботный образ жизни, чем когда бы то ни было.
   Я приходил к ней утром, и мы завтракали вместе. Не имея в  течение  дня
никаких занятий, я выходил только с нею. Она оставляла  меня  обедать,  и,
следовательно, мы проводили вечер вместе,  а  когда  мне  надо  было  идти
домой,   придумывали   тысячу   предлогов,   принимали    тысячу    мнимых
предосторожностей,  по  правде  сказать,  совершенно  недействительных.  В
сущности говоря, я попросту жил у нее, а мы делали  вид,  будто  никто  об
этом не знает.
   Некоторое время я выполнял свое обещание, и ни одно облачко не омрачало
нашего уединения. То были счастливые дни, но не о них следует говорить.
   В деревне и в окрестностях ходили слухи, что Бригитта открыто  живет  с
каким-то распутником, приехавшим из Парижа, что любовник дурно  обращается
с ней, что они то расходятся, то  опять  сходятся  и  что  все  это  плохо
кончится. Если прежде все превозносили Бригитту, то  теперь  все  порицали
ее. Те самые поступки, которые  в  прошлом  вызывали  всеобщее  одобрение,
истолковывались теперь самым неблагоприятным образом.  То,  что  она  одна
ходила по горам, - а это всегда было связано с ее  благотворительностью  и
никогда ни в ком не возбуждало ни малейшего подозрения, - теперь сделалось
предметом пошлых шуток и насмешек. О ней отзывались как о женщине, которая
совершенно перестала считаться с общественным мнением и которую  неминуемо
ждет в будущем заслуженная и ужасная кара.
   Я говорил Бригитте, что не следует  обращать  внимания  на  сплетни,  и
делал вид, что меня они нисколько не беспокоят, но в действительности  эти
толки стали для меня невыносимы.  Иногда  я  нарочно  выходил  из  дому  и
посещал соседей с целью  услышать  что-нибудь  определенное,  какую-нибудь
фразу, которая дала бы мне право счесть себя  оскорбленным  и  потребовать
удовлетворения. Я внимательно прислушивался ко  всем  разговорам,  которые
шепотом велись в гостиных, но ничего не  мог  уловить.  Чтобы  на  свободе
позлословить,  люди  ждали  моего  ухода.  Возвращаясь  домой,  я  говорил
Бригитте, что вся эта болтовня - вздор, что было  бы  безумием  заниматься
ею, что о нас могут сплетничать сколько угодно, но я не желаю ничего знать
об этом.
   Бесспорно, я был виноват, невыразимо виноват перед Бригиттой. Если  она
была  неосторожна,  то  разве  не  мне  следовало  обдумать  положение   и
предупредить ее об  опасности?  Вместо  этого  я,  можно  сказать,  принял
сторону света и пошел против нее.
   Вначале я был только беспечен, но вскоре дошел до  того,  что  сделался
злым.
   - Люди дурно отзываются о ваших ночных прогулках, - говорил я. - Вполне
ли вы уверены в том, что они не правы? Не было ли каких-нибудь приключений
в гротах  и  аллеях  этого  романтического  леса?  Не  случалось  ли  вам,
возвращаясь в сумерках домой, опереться на руку незнакомца, как вы однажды
оперлись на мою руку? Только ли человеколюбие служило вам божеством в этом
прекрасном зеленом храме, в который вы входили так бесстрашно?
   Взгляд, который бросила на меня Бригитта, когда я впервые  заговорил  с
ней таким  тоном,  никогда  не  изгладится  из  моей  памяти.  Я  невольно
вздрогнул, но тут же сказал себе: "Полно! Если я буду вступаться  за  нее,
она сделает то же, что моя  первая  возлюбленная,  -  высмеет  меня,  и  я
прослыву дураком в глазах всех".
   От сомнения до отрицания - один шаг. Философ и атеист - родные  братья.
Сказав Бригитте, что ее прошлое внушает мне сомнения, я действительно стал
сомневаться  в  нем,  а  усомнившись  в  нем,  я  перестал  верить  в  его
невинность.
   Я стал воображать, будто Бригитта изменяет мне, - это она, Бригитта,  с
которой я не расставался и на час в течение целого дня. Иногда я намеренно
отлучался на довольно продолжительное время и уверял себя, что делаю это с
целью испытать ее. В действительности же, сам того не сознавая, я п