к действительной жизни, возврат к обыденным вещам,
на которые они смотрят сквозь призму радости, первые шаги по полям и лесам
рядом с любимой - кто  опишет  вас?  Какими  человеческими  словами  можно
рассказать о самой незначительной ласке?
   Тот, кто в расцвете  юности  вышел  прекрасным  свежим  утром  из  дома
возлюбленной и за кем обожаемая рука бесшумно закрыла дверь, кто шел,  сам
не зная куда, взирая на леса и равнины, кто не слышал слов,  обращенных  к
нему прохожими, кто сидел на  уединенной  скамейке,  смеясь  и  плача  без
причины, кто прижимал руки к лицу, чтобы  вдохнуть  остатки  аромата,  кто
вдруг забыл обо всем, что он делал на земле до этой минуты, кто говорил  с
деревьями на дороге и с птицами, пролетавшими мимо, кто, наконец, попав  в
общество людей, вел себя как счастливый безумец, а потом,  опустившись  на
колени, благодарил бога за  это  счастье,  -  тот  не  станет  жаловаться,
умирая: он обладал женщиной, которую любил.




ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ


1

   Теперь я  должен  рассказать  о  судьбе,  постигшей  мою  любовь,  и  о
перемене, которая произошла во мне. Чем же я могу объяснить эту  перемену?
Ничем: я могу лишь рассказать о ней и добавить: "Все это правда".
   Прошло ровно два дня с тех пор, как я стал любовником г-жи Пирсон. Было
одиннадцать часов вечера, я только что принял ванну и теперь направлялся к
ней. Была чудесная ночь. Я ощущал такое физическое и душевное  довольство,
что готов был прыгать от радости и простирал руки к небу. Она  ждала  меня
на верхней площадке лестницы, прислонясь к перилам; зажженная свеча стояла
на полу рядом с ней. Увидев меня, она тотчас побежала  мне  навстречу.  Мы
поднялись в ее спальню и заперлись на ключ.
   Она обратила мое внимание на то, что изменила прежнюю прическу, которая
мне не нравилась, добавив,  что  провела  весь  день,  стараясь  заставить
волосы лечь именно так, как хотел  я;  сообщила,  что  убрала  из  алькова
картину в противной черной  раме,  казавшейся  мне  слишком  мрачной,  что
переменила цветы в вазах, - а их было много, во  всех  углах.  Она  начала
рассказывать обо всем, что делала со времени нашего знакомства, о том, что
она видела мои страдания, о том, как страдала она  сама;  как  тысячу  раз
решала уехать, решала бежать от своей  любви,  как  придумывала  всяческие
способы уберечься от меня, как советовалась с теткой, с  Меркансоном  и  с
кюре, как поклялась себе, что скорее умрет, чем отдастся мне,  и  как  все
это развеялось под влиянием такого-то и такого-то слова, сказанного  мною,
такого-то взгляда, такого-то случая, - и каждое  признание  сопровождалось
поцелуем. Все,  что  нравилось  мне  в  ее  комнате,  все  те  безделушки,
расставленные на ее столиках, которые привлекли когда-то мое  внимание,  -
все это она хотела подарить мне, хотела, чтобы я сегодня же унес с собой и
поставил к себе на камин. Все ее занятия - утром, вечером, в любое время -
должен отныне распределять я по моему  усмотрению,  она  же  готова  всему
подчиниться; людские сплетни нисколько не трогают ее, и  если  прежде  она
делала вид, будто прислушивается к ним, то лишь для того,  чтобы  отдалить
меня, но теперь она хочет быть счастливой и заткнуть уши; ведь ей  недавно
исполнилось тридцать лет и недолго уж ей быть любимой мною.
   - Скажите, вы будете долго любить меня? Есть ли хоть доля правды в  тех
красивых речах, которыми вы сумели вскружить мне голову?
   И тут нежные упреки по поводу того, что я пришел поздно, что я чересчур
много занимался своим туалетом, что,  принимая  ванну,  я  вылил  на  себя
слишком много духов, или слишком мало, или надушился не теми духами, какие
она любит. А после милое признание в  том,  что  она  нарочно  осталась  в
ночных туфлях, чтобы я увидел ее обнаженную ножку, что эта  ножка  так  же
бела, как ее рука, по что в общем она совсем не красива и ей хочется  быть
во сто раз лучше, что она была хороша в пятнадцать лет.
   Она ходила взад и вперед, обезумев от любви, раскрасневшись от радости,
и не знала, что придумать, что сказать, чтобы еще и еще раз отдаться  мне,
отдать душу, и тело, и все, что у нее было.
   Я лежал на кушетке; я чувствовал, как  при  каждом  ее  слове  одна  за
другой удаляются и исчезают дурные минуты моей прошлой жизни. Звезда любви
снова восходила на моем горизонте, и мне казалось, что я похожу на  полное
жизни дерево, которое при порыве ветра стряхивает  с  себя  сухие  листья,
чтобы одеться свежей зеленью.
   Она села за фортепьяно  и  сказала,  что  сейчас  сыграет  мне  мелодию
Страделлы. Я более всего люблю церковную музыку, и  мелодия,  которую  она
уже как-то пела мне, показалась мне очень красивой.
   - Вот я и провела вас, - сказала она,  кончив  играть.  -  Эту  мелодию
сочинила я сама, а вы поверили мне.
   - Эту мелодию сочинили вы?
   - Да, и я нарочно  сказала,  что  это  ария  Страделлы,  чтобы  узнать,
понравится ли она вам. Я никогда не играю своей музыки, если мне  случится
сочинить что-нибудь, но сейчас мне захотелось сделать опыт, и, как видите,
он удался: ведь мне удалось обмануть вас.
   Какой чудовищный механизм - душа человека! Что могло быть невиннее этой
хитрости? Мало-мальск