которая  любит  и
сопротивляется, любит недостаточно сильно. Та,  которая  любит  достаточно
сильно и все-таки сопротивляется, знает, что она менее любима.
   После того как г-жа Пирсон призналась мне в своей любви, она относилась
ко мне с большим доверием, чем когда бы то  ни  было.  Моя  почтительность
внушала ей такую светлую радость, что ее прекрасное лицо сияло, как только
что распустившийся цветок. У нее теперь  часто  бывали  порывы  шаловливой
веселости, внезапно сменявшиеся минутами глубокого  раздумья.  Иногда  она
обращалась со мной почти как  с  ребенком,  иногда  же  смотрела  на  меня
глазами, полными слез. Бывали дни, когда  она  придумывала  тысячу  забав,
чтобы иметь предлог сказать мне более нежное слово или  подарить  невинную
ласку, а потом вдруг уходила  от  меня,  садилась  поодаль  и  предавалась
внезапно охватившим ее мечтам. Сидя где-нибудь в аллее, я наблюдал за ней,
- есть ли в мире зрелище, более сладостное, чем это?
   - О друг мой, - говорил я ей, когда она возвращалась ко мне. - Сам  бог
радуется, видя, как сильна моя любовь к вам!
   Однако я не мог скрыть от нее  ни  неистовства  моей  страсти,  ни  тех
страданий, которые я испытывал, борясь с нею. Как-то вечером  я  рассказал
г-же Пирсон, что утром получил неприятное известие: мне сообщили, что  был
проигран важный процесс,  означавший  большую  перемену  в  моих  денежных
делах.
   - Как же вы можете смеяться, рассказывая мне об этом? - спросила она.
   - Существует изречение какого-то персидского поэта, - сказал я: - "Тот,
кто любим прекрасной женщиной, защищен от ударов судьбы".
   Г-жа Пирсон ничего не ответила мне, но в течение всего вечера она  была
веселее, чем обычно. Играя, в карты с ее теткой, я проигрывал. Г-жа Пирсон
всячески подшучивала надо мной, говорила, что я ничего не смыслю в игре  и
непременно проиграю, так что в конце концов я действительно проиграл  все,
что было у меня в кошельке. Когда старушка  ушла  к  себе,  она  вышла  на
балкон, и я молча последовал за ней.
   Была чудесная ночь. Луна уже заходила за горизонт, и  звезды  еще  ярче
сияли на потемневшей лазури неба. Не чувствовалось ни  малейшего  ветерка;
деревья стояли неподвижно, воздух был полон благоухания.
   Она стояла, облокотясь на перила и устремив взгляд в небо. Я наклонился
к ней и смотрел на ее мечтательное лицо. Вскоре  я  тоже  поднял  глаза  к
небу. Какое-то задумчивое сладострастие овладело нами. Мы  вместе  вдыхали
доносившийся до нас  аромат  буков,  мы  следили  взглядом  за  последними
бледными отблесками, уходившими вместе  с  луной,  которая  спускалась  за
черную стену каштанов. Я припомнил  день,  когда  с  отчаянием  смотрел  в
необъятную  пустоту  этого  прекрасного  неба,  и   вздрогнул   при   этом
воспоминании. Сейчас все кругом было так полно содержания! Я почувствовал,
что благодарственный гимн  рвется  из  моего  сердца  и  что  наша  любовь
возносится к богу. Я обвил рукой стан моей дорогой возлюбленной, она  тихо
повернула ко мне лицо: глаза ее были полны слез. Ее тело  склонилось,  как
тростник, полуоткрытые губы  приникли  к  моим  губам,  и  вселенная  была
забыта.



11

   О бессмертный ангел счастливых ночей, кто расскажет, что  скрывается  в
твоем безмолвии? О  поцелуй,  таинственный  нектар,  изливаемый  жаждущими
устами! О упоение чувств, о сладострастие, - да, ты вечно, как вечен  бог!
Возвышенный порыв плоти, полное слияние  двух  существ,  трижды  священное
сладострастие, - что сказали о тебе те, кто восхвалял  тебя?  Они  назвали
тебя скоропреходящей, о великая созидательная сила, они сказали, что  твое
мимолетное появление лишь на миг осветило их  краткую  жизнь.  Вот  слова,
которые поистине короче, чем последний  вздох  умирающего,  слова,  вполне
уместные в устах грубого чувственного существа, которое  удивляется  тому,
что живет один час, и свет вечной лампады принимает за  искру,  высеченную
из кремня. О любовь, основа мира! Драгоценное пламя, которое вся  природа,
подобно бодрствующей весталке, беспрестанно поддерживает в  храме  божием!
Ты очаг, ты источник всего существующего, и сами духи  разрушения  погибли
бы, если бы погасили тебя! Я не удивляюсь, что твое  имя  оскорбляют,  ибо
они не знают тебя - те, которые думают, будто видели тебя,  думают  потому
лишь, что глаза их были открыты. Ведь когда  ты  находишь  своих  истинных
апостолов, соединившихся на земле в поцелуе, ты  повелеваешь  им  сомкнуть
вежды, как завесы, чтобы никто не мог видеть лицо счастья.
   Но вы, наслаждения, томные улыбки, первые ласки,  робкое  "ты",  первый
лепет возлюбленной, вы принадлежите нам, вас мы можем видеть, и  разве  вы
не так же дороги богу, как все остальное,  вы,  прекрасные  херувимы,  что
парите в алькове и возвращаете к действительности человека, пробудившегося
от райского сновидения? Ах, милые дети любви, как ваша мать дорожит  вами!
А вы, задушевные беседы,  приподымающие  покрывало  над  первыми  тайнами,
полные дрожи и еще чистые прикосновения, уже ставшие ненасытными  взгляды,
боязливо  запечатлевающие  в  сердце  неизгладимый  и   прекрасный   образ
возлюбленной, - вы, и только вы, создаете  любовников.  О  владычество!  О
победа!  И  ты,  венец  всего,  безмятежность   счастья!   Первый   взгляд
счастливцев, обращенный