мирной жизни, которую вел, о счастье, которым  наслаждался
с тех пор, как узнал ее, и говорил  себе:  "Чего  же  больше?  Разве  тебе
недостаточно  того,  что  есть?  Как  знать?  Быть  может,  это  все,  что
предназначено тебе богом? Что будет, если я скажу ей о своей  любви?  Быть
может, она запретит мне бывать у нее. Станет ли  она  счастливее,  если  я
скажу ей это? Стану ли счастливее я сам?"
   Я стоял, опершись на фортепьяно, и  эти  размышления  навеяли  на  меня
грусть. День угасал, она встала и зажгла свечу. Возвращаясь, она  заметила
слезу, катившуюся по моей щеке.
   - Что с вами? - спросила она.
   Я отвернулся. Я искал, что ответить, и не находил; я боялся встретиться
с ней взглядом. Я встал и подошел к окну. Воздух был тих, луна поднималась
над липовой аллеей, той аллеей, где я увидел ее в первый  раз.  Я  впал  в
такую глубокую задумчивость, что даже забыл о ее  присутствии.  Наконец  я
простер руки к небу, и рыдание вырвалось из моей груди.
   Она встала и подошла ко мне.
   - Что же, что с вами? - еще раз спросила она.
   Я ответил, что при виде этой пустынной широкой долины  мне  вспомнилась
смерть отца; затем я простился с нею и ушел.
   Мне и самому было не вполне ясно, почему  я  решился  молчать  о  своей
любви. Вместо того чтобы идти домой, я, как безумный, блуждал по поселку и
по лесу. Заметив скамейку, я садился, потом стремительно вскакивал  и  шел
дальше. Около полуночи я подошел к дому г-жи Пирсон; Она  стояла  у  окна.
Увидев ее, я задрожал. Я хотел повернуть назад, но меня словно околдовали.
Медленно и грустно я подошел к ее окну и опустился на скамью.
   Не знаю, узнала ли она меня, но несколько минут спустя она запела своим
мягким и свежим голосом какой-то романс, и почти в тот же миг на мое плечо
упал цветок. Это была роза, которая весь вечер была приколота к ее  груди.
Я поднял ее и поднес к губам.
   - Кто там? - спросила она. - Это вы?
   И она назвала мое имя.
   Садовая калитка была приотворена. Не отвечая, я встал и  вошел  в  сад.
Дойдя до середины лужайки, я остановился. Я шел, как лунатик,  не  отдавая
себе отчета в том, что делал.
   И вдруг она появилась в дверях дома. Она стояла с нерешительным  видом,
пристально всматриваясь в глубину сада, освещенного лучами  луны.  Наконец
она сделала несколько шагов по направлению ко мне. Я пошел ей навстречу. Я
не мог выговорить ни слова. Я упал перед ней на колени и взял ее руку.
   - Выслушайте меня, Октав, - сказала она, - я  знаю  все.  Но  если  это
дошло до такой степени, то вы должны уехать. Вы бываете здесь ежедневно, и
разве я встречаю вас не как желанного гостя? Разве этого мало? Чем я  могу
помочь вам? Я подарила вам свою дружбу, и мне  жаль,  что  вы  так  быстро
отняли у меня свою.



7

   Сказав это, г-жа Пирсон замолчала, как бы ожидая ответа. Однако,  видя,
что я молчу, подавленный грустью, она мягко высвободила свою руку,  отошла
на несколько шагов, еще раз остановилась, потом медленно вошла в дом.
   Я  остался  на  лужайке.  То,  что  она  сказала,  не  было  для   меня
неожиданностью, и я немедленно принял решение - уехать. Я встал с разбитым
сердцем, но без колебаний, и еще раз обошел сад. Я посмотрел  на  дом,  на
окошко ее комнаты, открыл калитку, вышел, закрыл  ее  за  собой  и  приник
губами к замку.
   Придя домой, я сказал Ларину, что собираюсь рано утром уехать, и  велел
ему приготовить все необходимое. Бедный старик был удивлен,  но  я  знаком
приказал ему повиноваться и ни о чем  не  спрашивать.  Он  принес  большой
чемодан, и мы принялись укладываться.
   Было уже пять часов утра и начало  светать,  когда  я  впервые  спросил
себя, куда я еду. При этой столь естественной мысли, которая до сих пор не
приходила мне в голову, мужество оставило меня. Я окинул взглядом  долину,
посмотрел  на  горизонт.   Мною   овладела   непреодолимая   слабость,   я
почувствовал, что изнемогаю от усталости. Я сел в кресло, и постепенно мои
мысли смешались. Я провел рукою по лбу - он был совершенно влажен от пота.
Меня охватила жестокая лихорадка, ноги и руки дрожали, с помощью Ларива  я
едва дотащился до постели. В голове у меня был такой сумбур, что  я  почти
не помнил о том, что произошло. Так прошел весь день. К вечеру  я  услышал
звуки оркестра. Это был воскресный бал, и я велел Лариву  сходить  туда  и
посмотреть, там ли г-жа Пирсон. Ее там не оказалось, и я послал  Ларива  к
ней домой. Все окна были закрыты. Служанка сказала  ему,  что  ее  хозяйка
вместе со своей теткой уехали на несколько  дней  к  одному  родственнику,
который жил в Н., маленьком,  довольно  отдаленном  городке.  Кроме  того,
Ларив принес мне письмо, которое ему передали там для  меня.  Письмо  было
следующего содержания:

   "Вот уже три месяца, как я встречаюсь с вами, и месяц, как я  заметила,
что вы питаете ко мне чувство, которое в вашем возрасте называют  любовью.
Мне показалось, что вы решили скрыть его от меня  и  побороть  себя.  Я  и
прежде уважала вас, а это заставило меня уважать  вас  еще  больше.  Я  не
стану упрекать вас за то, что произошло, за то,  что  сила  воли  изменила
вам.
   То, что вы принимаете за любовь, на деле - всего лишь жажда  обладания.
Я знаю, что многие женщины стремятся возбудить это чувство, оно льстит  их
самолюбию. Я считала, что  можно,  и  не  прибегая  к  этому  недостойному
способу, нравиться людям, которых мы приближаем к себе, но, видимо, даже и
такое тщеславное желание таит в себе опасность, и я виновата  в  том,  что
допустила его по отношению к вам.
   Я старше вас несколькими годами и прошу вас больше  не  в