|
ролеве, переодетой продавщицей фиалок. А на этих
маскарадах я встретил продавщиц фиалок, переодетых маркитантками. Я ожидал
найти там разврат, но, право же, его там нет. Увидев только потасовку,
копоть и мертвецки пьяных девок среди разбитых бутылок, не назовешь все
это развратом.
Когда я впервые увидел застольные кутежи, мне уже доводилось слышать об
ужинах Гелиогабала и об одном греческом философе, который создал из
чувственных наслаждений своего рода культ. Я ожидал найти нечто,
напоминающее если не радость, то хотя бы забвение, а нашел там то, что
хуже всего на свете, - скуку, пытающуюся насладиться жизнью, и англичан,
которые говорили друг другу: "Я делаю то-то и то-то, стало быть я
веселюсь. Я заплатил столько-то золотых, стало быть я испытываю столько-то
удовольствия". И они перетирают на этом жернове свою жизнь.
Когда я впервые увидел куртизанок, мне уже доводилось слышать об
Аспазии, которая, сидя на коленях у Алкивиада, вела споры с Сократом. Я
ожидал какой-то развязности, наглости и вместе с тем веселости, добродушия
и живости, чего-то искрометного, как шампанское, а нашел разинутый рот,
неподвижный взгляд и вороватые руки.
Когда я впервые увидел титулованных куртизанок, я уже читал Боккаччо,
Банделло и прежде всего Шекспира. Мне снились разряженные красавицы, эти
херувимы ада, эти непринужденные в обращении прожигательницы жизни,
которым кавалеры Декамерона при выходе из церкви подают освященную воду.
Много раз я набрасывал карандашом такие головки, столь поэтично
безрассудные, столь изобретательные в своей отваге; я представлял себе
этих сумасбродных возлюбленных, которые, метнув в вас взглядом, заставляют
пережить целый роман и шествуют по жизни плавной и в то же время
стремительной поступью, словно некий сирены. Я помнил тех фей из "Новых
новелл", что всегда опьянены любовью, если не пьяны ею. А нашел я женщин,
которые только и знают, что пишут уйму писем и назначают точные часы
свиданий, умеют только лгать незнакомым людям и прятать свою низость под
маской лицемерия и для которых все это сводится к тому, чтобы отдаться, а
потом позабыть.
Когда я впервые вошел в игорный дом, мне уже доводилось слышать о
потоках золота, о целых состояниях, выигранных в какие-нибудь четверть
часа, и об одном вельможе при дворе Генриха IV, который выиграл на одну
карту сто тысяч экю - стоимость его платья. Я же нашел гардеробную, где
рабочие, имеющие всего одну рубашку, берут напрокат фрак за двадцать су в
вечер, где у входа сидят жандармы, а голодные люди ставят на карту
последний кусок хлеба и пускают себе пулю в лоб.
Когда я впервые увидел те сборища, публичные или закрытые, куда находит
доступ та или иная из тридцати тысяч женщин, которым в Париже позволено
продаваться, мне уже доводилось слышать о сатурналиях всех времен, о
всевозможных оргиях от эпохи Вавилона до древнего Рима, от храма Приапа до
Оленьего парка, и я всегда видел одно слово, начертанное у входа:
"Наслаждение". В наши дни я тоже нашел там всего лишь одно слово,
оставшееся от тех времен: "Проституция", но вовеки неизгладимое,
вырезанное не на том благородном металле, который имеет цвет солнца, а на
самом бледном, как бы окрашенном тусклыми лучами холодного ночного
светила, - на серебре.
Когда я впервые увидел толпу... это было в одно ужасное утро, в
предпоследний день карнавала, при возвращении масок из Куртиля. С вечера
шел мелкий леденящий дождь; улицы превратились в лужи грязи. Экипажи с
масками, сталкиваясь и задевая друг друга, двигались беспорядочной
вереницей между двумя длинными шпалерами уродливых мужчин и женщин,
стоявших на тротуарах. У мрачных зрителей, что стояли стеной, притаилась в
покрасневших от вина глазах ненависть тигра. Выстроившись на целую милю в
длину, все эти люди что-то ворчали сквозь зубы и, хотя колеса экипажей
касались их груди, не отступали ни на шаг. Я стоял во весь рост на
передней скамейке, верх у коляски был откинут. Время от времени
какой-нибудь человек в лохмотьях выходил из шпалеры, изрыгал нам в лицо
поток ругательств, а потом осыпал, нас мукой. Вскоре в нас начали бросать
комьями грязи, однако мы продолжали наш путь, направляясь к Иль-д'Амур и
прелестной роще Роменвиля, под сенью которой было подарено некогда столько
нежных поцелуев. Один из наших друзей, сидевший на козлах, упал на
мостовую и чуть не разбился насмерть. Толпа набросилась на него, чтобы
уничтожить. Нам пришлось выскочить из экипажа и броситься к нему на
помощь. Одному из трубачей, ехавших верхом впереди нас, швырнули в плечо
булыжником - не хватило муки. Ни о чем подобном мне никогда не доводилось
слышать.
Я начинал познавать наш век и понимать, в какое время мы живем.
3
Деженэ собрал у себя на даче молодежь. Лучшие вина, великолепный стол,
карточная игра, танцы, прогулки верхом - все было к услугам гостей. Деженэ
был богат и славился своей щедростью. Он отличался античным
гостеприимством, которое сочеталось у него с нравами нынешнего времени. К
тому же в его доме можно было найти самые лучшие книги; его разговор
изобличал в нем человека образованного и воспитанного. Этот человек
положительно был загадкой.
Я к нему явился в молчаливом расположении духа, которое ничто не могло
преодолеть; он всячески старался щадить меня. Я не отвечал на его вопросы,
он перестал задавать их; главное для него было, чтобы я забыл мою
любовницу. А я ездил на охоту, я оказывался за столом столь же хорошим
собутыльником, как и
|
|