отправим-ка их вперед под охраной Леандра  и  Блазиуса:  первый
просто  трусливый фат; второй же слишком стар, мужество есть, а
вот сил-то мало: Скапен останется с нами, он, как никто,  умеет
подставить  ножку  и  вмиг,  точно  поросят, опрокинет на спину
одного-двух прохвостов, в случае если они атакуют нас; так  или
иначе, моя дубинка к услугам вашей рапиры.
     - Благодарствую, друг Ирод, и принимаю ваше предложение, -
ответил  Сигоньяк,  -  но  прежде всего нам нужно позаботиться,
чтобы нас не захватили  врасплох.  Лучше  всего  идти  гуськом,
отступя  друг  от  друга,  и  по  самой  середине  улицы;  этим
мошенникам, которые, конечно, будут жаться к  стенам,  придется
тогда  покинуть  спасительную  тень, чтобы достигнуть нас, и мы
успеем их обнаружить. Итак, обнажим шпагу, вы потрясайте  вашей
палицей, а Скапен пусть поприседает, чтобы размять колени.
     Сигоньяк  отправился  вперед  маленького отряда, осторожно
продвигаясь по  улице,  ведущей  от  залы  для  игры  в  мяч  к
гостинице  "Герб  Франции".  Улочка  была темная, кривая, плохо
замощенная,   как   нарочно   приспособленная   для    ловушек.
Выступавшие   навесы,   удваивая   мрак,   предлагали   укрытие
нападающим. Ни единого луча не просачивалось из уснувших домов,
а ночь была безлунная.
     Баск, Азолан, Лабриш и  Мерендоль,  бретеры  на  службе  у
молодого  герцога, уже полчаса ждали капитана Фракасса, который
не  мог  пройти  в  гостиницу  другим  путем.  Азолан  и   Баск
спрятались  в  дверной  нише по одну сторону улицы; Мерендоль и
Лабриш прижались к стене напротив них, чтобы  всем  сразу,  как
молоты  на  наковальню, опустить свои палки на спину Сигоньяка.
Когда женщины в сопровождении Блазиуса и  Леандра  прошли  мимо
них,  они поняли, что теперь не замедлит появиться и Фракасс, и
притаились, стиснув пальцами  дубинки,  готовясь  приступить  к
делу,  не  ожидая,  что  встретят сопротивление, так как обычно
поэты,  актеры  и  горожане  безропотно  сгибают  спины,  когда
сильные мира сего удостаивают их побоев.
     Отличавшийся  острым зрением Сигоньяк уже издали, несмотря
на ночную тьму,  разглядел  четверых  мерзавцев  в  засаде.  Он
остановился  и  сделал вид, что собирается повернуть назад. При
виде этого маневра головорезы испугались, что добыча улизнет от
них,  и,  выйдя  из  укрытия,  бросились  на  капитана.  Первым
подскочил  Азолан,  за ним остальные, с криками: "Бей, бей! Это
тебе от его светлости господина  герцога!"  Сигоньяк  несколько
раз   обернул   плащ   вокруг   левой   руки,  сделав  из  него
непроницаемый нарукавник; этим нарукавником он отразил  дубинку
Азолана  и  так  сильно  ткнул бандита рапирой в грудь, что тот
самым жалким образом свалился  в  канаву,  скорчившись,  дрыгая
ногами  и  уронив  шляпу  в  грязь;  если  бы  острие  не  было
притуплено, шпага пронзила бы его насквозь и вышла между  плеч.
Невзирая  на  неудачу  собрата, Баск храбро выступил вперед, но
яростный удар шпагой плашмя раздавил в лепешку его колпак, а из
глаз в черной, как смола, тьме посыпался  фонтан  искр.  Дубина
Ирода  в  щепы  разнесла  палку  Мерендоля, который, оказавшись
безоружным, пустился наутек,  успев,  однако  же,  изведать  на
спине всю мощь грозной дубины. А Скапен, в свой черед, обхватил
Лабриша  поперек туловища таким резким и быстрым движением, что
тот не в силах был дохнуть, не то  что  пустить  в  ход  палку;
затем он прижал его правой рукой к своему левому плечу, едва не
переломив    ему    позвонка,   и   отпустил,   поддав   сухим,
стремительным,  неудержимым,  как  спуск  пружины  в  арбалете,
толчком  под  коленки, отчего Лабриш откатился шагов на десять.
Голова его со всего маха стукнулась  о  камень,  и  исполнитель
мстительной  воли Валломбреза остался лежать без чувств на поле
сужения, недвижимый, как труп.
     Итак, актеры одержали победу  и  расчистили  себе  дорогу.
Азолан  я  Баск  пытались  ползком  дотащиться до какого-нибудь
крова и собраться с мыслями.  Лабриш,  точно  пьяница,  валялся
поперек  канавы.  Менее  пострадавший Мерендоль успел улизнуть,
должно быть, для того, чтобы в качестве единственной  уцелевшей
жертвы   побоища   свидетельствовать   о  нем.  Тем  не  менее,
приближаясь к особняку Валломбреза, он замедлил  шаг,  ибо  ему
предстояло  выдержать гнев молодого герцога, не менее страшный,
чем дубина Ирода. При одной только мысли об этом пот катился  у
него  со  лба, и он перестал даже чувствовать боль в вывихнутом
плече, с которого свисала рука, неподвижная и безжизненная, как
пустой рукав.
     Не  успел  он  вернуться,  как  герцог,  горя  нетерпением
услышать  об  успехе предприятия, призвал его к себе. Мерендоль
держался смущенно и неловко, вдобавок ко всему жестоко  страдая
от боли в плече. Под загаром на лице его проступала зеленоватая
бледность,  н  капельки  пота усеивали лоб. Молча, не шевелясь,
стоял он на вороге комнаты, ожидая  ободрения  или  вопроса  со
стороны герцога, который не произносил ни слова.