- Я велю моим слугам переломать тебе кости, мразь!
     - Остерегитесь,   монсеньор,   -   ответил   Сигоньяк    с
невозмутимым   спокойствием,   -  остерегитесь,  кости  у  меня
крепкие, я от ваших палок останутся одни щепы.  Я  сношу  побои
только в комедиях.
     - Как бы ты ни был дерзок, каналья, я не снизойду до того,
чтобы  проучить тебя своими руками. Такой чести ты не заслужил,
- сказал Валломбрез.
     - Посмотрим, господин герцог, - возразил Сигоньяк, - я  не
такой гордец и, может статься, сам проучу вас.
     - Я  не  могу говорить с маской, - заявил герцог, беря под
руку подошедшего Видаленка.
     - Свое лицо, герцог, я открою вам в надлежащее время  и  в
надлежащем   месте,  -  ответил  Сигоньяк,  -  и  полагаю,  оно
покажется вам еще неприятнее, чем мой приставной нес. А  теперь
прекратим  разговор.  Я слышу звонок, мне надо спешить, не то я
опоздаю к своему выходу.
     Актеры восторгались его  отвагой,  но,  зная,  кто  он  по
рождению,  были  меньше  удивлены,  чем  другие  свидетели этой
сцены,  ошеломленные  такой   дерзостью.   Изабелла   до   того
разволновалась, что вся побелела под гримом, и Зербине пришлось
подкрасить ей щеки румянами. Бедняжка еле держалась на ногах, и
если  бы  Субретка  не подхватила ее, она, несомненно, упала бы
ничком, выходя на сцену. Сознание,  что  она  явилась  причиной
ссоры,   было  глубоко  противно  кроткой,  доброй  и  скромной
Изабелле,  пуще  всего  опасавшейся  шума  и  огласки,  которые
неизбежно  наносят  ущерб  женской  репутации. Притом она нежно
любила  Сигоньяка,  хотя  и  твердо  решила  не  уступать   его
желаниям; и мысль, что ему угрожает западня или по меньшей мере
дуэль, несказанно беспокоила ее.
     Неприятное  происшествие  не  помешало ходу репетиции, ибо
треволнения подлинной жизни не  могут  отвлечь  актеров  от  их
театральных  страстей.  Даже  Изабелла  играла отлично, хотя на
душе у нее лежал тяжкий гнет. Фракасс же, не  остыв  от  ссоры,
играл с большим подъемом и воодушевлением.
     Зербина  превзошла самое себя. Каждое ее словечко вызывало
смех и долгие рукоплескания.  Особенно  усердствовал  кто-то  в
углу у самой сцены, первым начинал хлопать и затихал последним,
так  что  своей  восторженной  настойчивостью  привлек  наконец
внимание Зербины.
     Якобы по ходу действия,  Субретка  приблизилась  к  рампе,
вытянула  шейку,  как  любопытная птичка выглядывает из листвы,
вперила взор в полумрак и обнаружила маркиза де  Брюйера;  лицо
его   раскраснелось  от  удовольствия,  а  глаза  пылали  огнем
вожделения  и  восторга.  Он  вновь  обрел  Лизетту,  Мартон  и
Смеральдину своей мечты! Блаженству его не было границ.
     - Приехал  господин  маркиз,  -  между двумя репликами, не
раскрывая рта, шепнула Зербина  игравшему  Пандольфа  Блазиусу,
как  актеры говорят между собой на сцене, когда не хотят, чтобы
их слышала публика. - Посмотрите, он весь сияет, ликует,  горит
страстью!  От  счастья он не помнит себя, и если бы не стыд, он
перепрыгнул бы через рампу, чтобы у всех на глазах  расцеловать
меня. Ага, господин де Брюйер, вам нравятся субретки! Ну что ж,
я  преподнесу  вам  это  блюдо  с перцем, солью и пряностями. С
этого места пьесы Зербина пустила в  ход  все  свое  искусство,
играя   с   необузданным  жаром.  Казалось,  она  вся  светится
весельем, остроумием и огнем. Маркиз понял,  что  впредь  не  в
силах  будет  обойтись  без  этих пряных ощущений. Все женщины,
чьими  милостями  он  когда-либо  пользовался,  в  сравнении  с
Зербиной, представлялись ему скучными, бесцветными и вялыми.
     Пьеса господина де Скюдери, которую репетировали во вторую
очередь,  хотя  и менее забавная, все же понравилась публике, и
Леандр был обольстителен в роли Лигдамона.
     Теперь, убедившись в даровании наших актеров,  оставим  их
заниматься  своим  делом и последуем за герцогом Валломбрезом и
его приятелем Видаленком.
     После происшествия, в котором преимущество оказалось не на
его стороне, молодой герцог со своим  наперсником  воротился  в
особняк   Валломбрезов,   не   помня  себя  от  злобы  и  строя
бесчисленные планы мести: самым умеренным из них было  избиение
наглого комедианта до полусмерти.
     Видаленк  тщетно  пытался его успокоить; герцог ломал руки
от бешенства и как одержимый  метался  по  комнате,  отталкивал
кресла,  которые  падали,  комически  задрав  вверх  все четыре
ножки, опрокидывал столы и, чтобы сорвать  досаду,  крушил  что
попало; в конце концов он схватил японскую вазу и грохнул ее об
пол, так что она разлетелась на мелкие куски.
     - Ах! Как бы я хотел вместо вазы сокрушить этого мерзавца,
растоптать  его,  а  остатки вымести в мусорную яму! Безвестный
бродяга  осмелился  встать  между   мной   и   предметом   моих