Изабелла  ужаснулась,  увидев,  как  во  время  этих  слов
изменилось лицо Валломбреза. Ласкового выражения как не бывало.
Теперь  на  нем  были  написаны  холодная  злоба  и  неумолимая
решимость.  Непроизвольным  движением  девушка  отодвинулась  и
поднесла  руку  к корсажу, чтобы ощутить нож Чикиты. Валломбрез
невозмутимо придвинул свое кресло. Обуздав  закипевшую  ярость,
фигуру,  тщательно  закутанную в темный плащ и направляющуюся в
нежное выражение.
     - Сделайте над собой усилие, не  стремитесь  назад  к  той
жизни,  которая  впредь  должна  стать  для вас позабытым сном.
Перестаньте  упорствовать,  храня  химерическую  верность   той
нудной  любви,  которая недостойна вас, и поймите, что в глазах
света вы отныне принадлежите мне. А  главное,  поймите,  что  я
люблю вас с тем пылом, с тем неистовством, с тем самозабвением,
каких  не испытывал ни к одной женщине. Не пытайтесь же убежать
от страсти, которая окутывает вас, от неумолимой воли,  которую
ничем  не  сломить.  Как  холодный  металл, брошенный в тигель,
чтобы сплавиться с другим, уже раскаленным металлом,  так  ваше
равнодушие,  соединясь  с моей страстью, растает в ней. Хотите,
не хотите, - вы волей или неволей полюбите меня, потому что так
хочу я, потому что вы молоды и красивы и я тоже молод и красив.
Сколько бы вы ни противились и сколько бы ни отбивались, вам не
разомкнуть моих объятий. Значит, ваше  упрямство  бессмысленно,
потому  что  бесполезно.  Смиритесь  с  улыбкой; разве такое уж
несчастье быть без памяти любимой герцогом де Валломбрезом! Это
несчастье многие другие посчитали бы блаженством.
     Пока он говорил с тем жаром и одушевлением, которое кружит
головы  женщинам  и  побеждает  их  целомудрие,  но  сейчас  не
возымело  ни  малейшего  действия.  Изабелла  прислушивалась  к
малейшему звуку за окном,  откуда  к  ней  должно  было  прийти
спасение,  и  вдруг  уловила  шорох, доносившийся с той стороны
рва. Это был глухой, равномерный  и  осторожный  шум  трения  о
какую-то  преграду.  Боясь, как бы его не услышал и Валломбрез,
Изабелла постаралась ответить так,  чтобы  задеть  высокомерное
тщеславие  молодого  герцога. Ей легче было видеть его гневным,
нежели влюбленным, яростные вспышки она предпочитала нежностям.
А  кроме  того,  она  надеялась  своими  упреками  отвлечь  его
внимание.
     - Это  блаженство  было  бы  для  меня  позором.  Если  не
окажется иного выхода, я предпочту ему смерть, и вам достанется
лишь мой  труп.  Прежде  вы  были  мне  безразличны;  теперь  я
ненавижу  вас  за ваше оскорбительное, бесчестное поведение, за
насилие над моей волей. Да, я люблю Сигоньяка,  к  которому  вы
несколько раз подсылали наемных убийц.
     Шорох  продолжался,  и,  ни о чем более не думая, Изабелла
все повышала голос, чтобы заглушить шум.
     При этих дерзких словах Валломбрез побледнел от бешенства,
глаза его метнули  смертоубийственный  взгляд,  в  уголках  губ
проступила пена; он судорожно схватился за рукоять шпаги. Мысль
убить  Изабеллу  как  молния  пронзила его мозг, но неимоверным
усилием воли он обуздал себя и  разразился  резким  нервическим
хохотом.
     - Черт  подери!  Такой  ты  мне  нравишься  еще  больше, -
воскликнул он, подходя к молодой актрисе. - Когда  ты  поносишь
меня,  глаза  у  тебя  вспыхивают сверхъестественным блеском, а
щеки так и пылают, - ты становишься вдвое красивее. Я рад,  что
ты  высказалась  начистоту.  Мне  надоело  сдерживаться. Ах, ты
любишь Сигоньяка! Тем  лучше!  Тем  слаще  мне  будет  обладать
тобой. Какое наслаждение целовать губы, которые говорят: "Кляну
тебя!"  Это  куда  пикантнее,  чем  вечно  слышать  от  женщины
приторное: "Люблю тебя", - от которого воротит с души.
     Испуганная намерением  Валломбреза,  Изабелла  вскочила  и
выхватила из-за корсажа нож Чикиты.
     - Так!  На сцене появился кинжал! - заметил герцог, увидев
оружие в руках молодой женщины. - Если бы вы, моя красотка,  не
забыли  римской  истории,  то  знали  бы,  что госпожа Лукреция
воспользовалась кинжалом  лишь  после  покушения  Секста,  сына
Тарквиния Гордого. Этому примеру древности не худо последовать.
     И,  устрашась ножа не более, чем пчелиного жала, он шагнул
к Изабелле и схватил  ее  в  объятия,  прежде  чем  она  успела
занести нож.
     В  то  же мгновение раздался сильный треск, а вслед за ним
оглушительный грохот; оконная рама,  будто  высаженная  снаружи
коленом  гиганта,  со  звоном  разбитого вдребезги стекла упала
внутрь комнаты, и в дыру, сыграв роль кудрявой  катапульты  или
подвесного моста, проник ворох зеленых ветвей.
     Это   была   верхушка  того  дерева,  по  которому  Чикита
переправлялась из замка и  обратно.  Сигоньяк  и  его  товарищи
подпилили  ствол,  направив  его  так,  чтобы  при  падении  он
послужил связующим звеном между берегом рва и окном Изабеллы.