| |
столичными бретерами. На почетном месте восседал Малартик,
единодушно избранный королем пиршества. Лицо его было бледнее,
а нос краснее обычного; этот феномен объяснялся количеством
порожних бутылок, лежавших на буфете, подобно трупам, унесенным
с поля боя, а также количеством непочатых бутылок, которые
дворецкий неутомимо подставлял ему.
Из разговоров пирующей братии Изабелла улавливала лишь
отдельные выражения, да и то смысл их по большей части был ей
непонятен; и немудрено, поскольку это был жаргон притонов,
кабаков и фехтовальных залов, пересыпанный мерзкими воровскими
словечками из лексикона Двора Чудес, помеси разных цыганских
наречий; ничего касательно своей дальнейшей судьбы она оттуда
не почерпнула и, слегка продрогнув, собралась уже уйти, когда
Малартик, требуя внимания, с такой силой грохнул кулаком об
стол, что бутылки закачались, как пьяные, а хрустальные бокалы
ударились друг о друга, вызванивая созвучие до-ми-соль-си. Как
ни были пьяны его собутыльники, тут они подскочили на местах не
меньше чем на полфута и повернули свои образины к Малартику.
Воспользовавшись минутным затишьем, Малартик встал и,
подняв бокал так, что вино засверкало на свету, как драгоценный
камень в перстне, сказал:
- Друзья, послушайте песенку моего сочинения, ибо я владею
лирой не хуже, чем мечом, и, как истовый пьяница, песенку
сочинил вакхическую. Рыбы немы потому, что пьют воду, а если бы
рыбы пили вино, они бы запели. Так докажем же певучим
пьянством, что мы человеки!
- Песню! Песню! - заорали Ершо и Винодуй, Свернишей и
Верзилон, неспособные уследить за столь извилистым ходом
рассуждений.
Малартик прочистил горло, энергично прокашлявшись, и со
всеми ухватками певца, приглашенного в королевские покои, запел
хоть и хрипловато, но без фальши следующие куплеты:
В честь Вакха, знатного пьянчуги,
Напьемся, други, допьяна!
Ему мы спутники и слуги,
Звени, наш гимн, по всей округе
Во славу доброго вина!
Мы все - жрецы прекрасной влаги,
Счастливей нас на свете нет,
Сердца у нас полны отваги,
И рдеют щеки, точно флаги,
И нос горит, как маков цвет.
Позор тому, кто с рожей чинной
Простую воду в глотку льет!
Вовек не быть ему мужчиной,
А с беспричинною кручиной
Лягушкой квакать средь болот!1
Песня была встречена восторженными возгласами, и
Свернишей, считавший себя знатоком поэзии, не посовестился
объявить Малартика соперником Сент-Амана, из чего следует,
насколько вино извратило вкус пьянчуги. Решено было выпить в
честь певца по стакану красненького, и каждый добросовестно
осушил стакан до дна. Эта порция доконала менее выносливых
пропойц: Ершо сполз под стол, где послужил подстилкой для
Верзилона; более стойкие Свернишей и Винодуй только клюнули
носом и заснули, положив голову на скрещенные руки, как на
подушку. Что до Малартика, так он по-прежнему сидел на стуле,
выпрямившись, зажав в кулаке чарку и тараща глаза, а нос его,
раскаленный докрасна, казалось, сыпал искрами, как железный
гвоздь прямо из кузни; с тупым упорством не совсем охмелевшего
забулдыги он машинально твердил, хотя никто и не подпевал ему:
В честь Вакха, знатного пьянчуги,
Напьемся, други, допьяна!..
Изабелле опротивело это зрелище, она отстранилась от щели
и продолжала свой обход, который вскоре привел ее под своды,
где были укреплены цепи с противовесами для подъемного моста,
отведенного сейчас к замку. Не было никакой надежды сдвинуть с
места эту тяжеловесную махину, а так как выбраться из замка
иначе чем опустив мост было невозможно, пленнице пришлось
отбросить всякую мысль о бегстве. Взяв свою лампу там, где ее
оставила, она на сей раз пошла по галерее предков с меньшим
трепетом, потому что знала теперь то, чего сперва испугалась, а
страх рождается из неизвестности. Быстро пересекла она
библиотеку, парадную залу и прочие комнаты, которые
первоначально обследовала с такой боязливой осторожностью.
|
|
