Изабелла  с  недовольной  гримаской,  ласкающей  лучше   нежной
улыбки;  ибо  душу  девушки,  помимо воли, заполняла радость от
этих уверений в любви, которую не  расхолаживал  самый  суровый
отпор.
     Молча   прошли   они   несколько  шагов.  Сигоньяк  боялся
настаивать, чтобы не прогневить ту, кого  любил  больше  жизни.
Внезапно Изабелла отдернула руку и легко, как лань, с возгласом
детской радости побежала к обочине дороги.
     На  склоне  косогора, у подножья дуба, среди палой листвы,
наметенной зимним ветром,  она  увидела  фиалку,  должно  быть,
первую  в  году,  потому  что  стоял  только еще февраль месяц;
опустившись на колени,  молодая  актриса  осторожно  раздвинула
сухие  листья  и  травинки, ногтем подрезала хрупкий стебелек и
возвратилась с цветком, радуясь больше, чем если бы ей  попался
драгоценный аграф, забытый во мху какой-нибудь принцессой.
     - Посмотрите,  какая  миленькая,  - сказала она, показывая
фиалку Сигоньяку, -  листочки  только-только  раскрываются  под
первыми лучами солнца.
     - Она  распустилась  вовсе  не  от  солнца,  а  от  вашего
взгляда, - возразил Сигоньяк. - У нее  в  точности  цвет  ваших
глаз.
     - Она не пахнет потому, что ей холодно, - сказала Изабелла
и спрятала  зябкий  цветочек  под  косынку.  Немного погодя она
вынула его, долго вдыхала легкий запах и,  украдкой  поцеловав,
протянула   цветок  Сигоньяку.  -  Как  он  теперь  благоухает!
Согревшись у меня на груди, крошечная душа  скромного  цветочка
издает свой тонкий аромат.
     - Это вы надушили его, - возразил Сигоньяк, поднося фиалку
к губам, чтобы вкусить с нее поцелуй Изабеллы. - В его нежном и
сладостном благоухании нет ничего земного.
     - Вот  гадкий! - воскликнула Изабелла. - Я ему простодушно
даю понюхать цветок, а он  изощряется,  сочиняя  невесть  какие
concetti1  в  духе  Марини, как будто действие происходит не на
проезжей  дороге,  а  в  алькове   какой-нибудь   прославленной
жеманницы.  Что  с ним поделаешь? На каждое простое словечко он
отвечает мадригалом.
     Несмотря на мнимое возмущение, молодая  актриса  на  самом
деле  не очень-то гневалась на Сигоньяка, иначе она не оперлась
бы вновь на его руку, и даже  крепче,  чем  того  требовала  ее
обычно  столь  легкая  поступь,  да  и дорога была в этом месте
ровная, как садовая  аллея.  Из  вышесказанного  явствует,  что
самая   безупречная   добродетель  не  остается  равнодушной  к
похвалам и даже  скромность  находит  способ  отблагодарить  за
лесть.
     Фургон  медленно  взбирался  по  крутому склону холма, под
которым примостилось  несколько  лачужек,  словно  поленившихся
взлезть наверх. Обитатели их были на полевых работах, и на краю
дороги   виднелись   лишь   фигуры   слепца   и  его  поводыря,
мальчика-подростка, которые, должно быть, остались здесь, чтобы
просить милостыню у проезжих. Слепец, явно обремененный годами,
тянул в нос унылую жалобу, сетуя на свою немощь, прося путников
о подаянии и обещая  вымолить  для  них  райское  блаженство  в
оплату  за  их  щедроты. Его заунывный голос давно уже тревожил
слух Изабеллы и Сигоньяка своим назойливым  гуденьем,  некстати
врываясь  в  их сладкозвучный любовный дуэт, - барон даже начал
раздражаться: когда рядом поет соловей, противно  слушать,  как
вдали каркает ворон.
     После   того   как   поводырь  предупредил  нищего  об  их
приближении, тот  стал  вдвойне  усердствовать  в  стенаниях  и
мольбах.  Чтобы  побудить  путников  быть пощедрее, он потрясал
деревянной чашкой,  где  бренчало  несколько  лиаров,  денье  и
других  мелких  монет.  Голова старика была повязана изодранной
тряпицей, согнутую дугой  спину  покрывал  грубошерстный  плащ,
очень  толстый  и  тяжелый,  более  похожий  на попону вьючного
животного,  нежели  на  человеческую   одежду,   и,   по   всей
вероятности,  полученный в наследство после мула, околевшего от
сапа или коросты. Глаза его были заведены вверх, и только белок
выделялся на темном морщинистом лице,  производя  отталкивающее
впечатление; весь низ физиономии утопал в длинной седой бороде,
достойной  капуцина  или отшельника, доходившей до самого пупа,
очевидно, для симметрии с шевелюрой. Тела его  не  было  видно,
только  дрожащие  руки  высовывались из плаща, встряхивая сосуд
для сбора  подаяний.  В  знак  благочестия  и  покорности  воле
Провидения   под  коленопреклоненным  слепцом  была  соломенная
подстилка, истертая,  прогнившая  более,  чем  гноище  древнего
Иова.  Сострадание  к  этому  человеческому  отребью  неминуемо
сочеталось с омерзением, и милосердный даятель отводил  взгляд,
бросая свою лепту.
     У  подростка,  стоявшего  подле  старца,  был вид злобного
дичка. Длинные пряди черных волос струились  по  щекам.  Старая