вдоль полей по дороге на Венсенн; сторожевая  башня  замка  уже
виднелась  вдали  сквозь  дымку  голубоватого утреннего тумана,
тающего под лучами  солнца,  как  рассеивается  ветром  дым  от
орудий.
     Лошади  были  бодры,  шли  резвым  шагом и вскоре достигли
старинной крепости, готические  украшения  которой  сохранились
неплохо,  но  уже  не  были  способны  противостоять  пушкам  и
бомбардам.  Позолоченные  полумесяцы  над  минаретами  капеллы,
построенной   Пьером   де   Монтеро,   весело  сверкали  поверх
крепостных стен, словно гордились, что соседствуют  с  крестом,
символом  искупления.  Полюбовавшись несколько минут памятником
былой славы наших королей, путники въехали  в  лес,  где  среди
кустарника  и молодой поросли величаво вздымались дряхлые дубы,
должно быть, современники  того,  под  сенью  которого  Людовик
Святой  творил  суд  -  занятие,  как  нельзя  более подобающее
монарху.
     Дорога была  мало  езженная,  и  часто  повозка,  бесшумно
катясь  по  мягкой, а иногда и поросшей травой земле, заставала
врасплох кроликов, которые резвились,  отряхивая  себе  лапками
мордочки; они бросались наутек, как будто за ними гналась свора
собак, чем весьма потешали актеров. Немного подальше испуганная
белка  перебегала  дорогу,  и  еще  долго  было  видно, как она
мелькает среди оголенных деревьев. Все  это  особенно  занимало
Сигоньяка,  воспитанного  и  выросшего  на природе. Ему приятно
было созерцать поля, кусты, леса, животных на воле  -  зрелище,
которого  он  лишился с тех пор, как жил в городе, где только и
видишь что дома, грязные улицы, дымящиеся трубы - творения  рук
человеческих,  а не божьих. Он бы очень тосковал в городе, если
бы лазоревые глаза милой девушки не заменили ему  всю  небесную
лазурь.
     За  лесом  начинался  небольшой  подъем в гору, и Сигоньяк
сказал Изабелле:
     - Душенька моя, пока фургон будет взбираться по холму,  не
хотите  ли  об руку со мной пройтись пешком, чтобы хоть немного
согреть и размять ноги? Дорога тут ровная, день сегодня  ясный,
с морозцем, но не слишком холодный.
     Молодая  актриса  согласилась  на предложение Сигоньяка и,
положив пальчики на подставленную им руку,  легко  спрыгнула  с
повозки.  Скромность  ее  воспротивилась бы свиданию с глазу на
глаз в четырех стенах, но  допускала  такую  невинную  прогулку
вдвоем  с  возлюбленным  среди  природы. Они то шли вперед, как
птицы паря над землей на крыльях любви, то  останавливались  на
каждом  шагу,  смотрели  в глаза друг другу и наслаждались тем,
что они вместе, идут рядом,  рука  об  руку.  Сигоньяк  говорил
Изабелле,  как  он  ее  любит,  и,  хотя он повторял эти речи в
который раз, они казались  ей  такими  же  новыми,  как  первое
слово,  сказанное  Адамом  после  его сотворения, когда впервые
глаголили  его  уста.   Будучи   самым   деликатным   и   самым
бескорыстным  созданием  на  свете в том, что касалось чувства,
Изабелла пыталась ласковым  отпором  и  мнимым  неудовольствием
удержать  в  границах  дружбы  любовь,  которую  она  не хотела
увенчать, считая ее пагубной  для  будущности  барона.  Но  эти
милые  распри  и возражения лишь усиливали любовь Сигоньяка, не
вспоминавшего в этот миг о надменной Иоланте де Фуа, как  будто
ее и вовсе не существовало.
     - Как бы вы ни старались, дорогая, - говорил он любимой, -
вам не  удастся поколебать мое постоянство. Чтобы ваши сомнения
рассеялись сами собой, я, если надо, буду ждать хотя бы до  тех
пор, когда золото ваших прекрасных волос превратится в серебро.
     - О,  тогда я сама стану лучшим средством от любви и своим
уродством способна буду отпугнуть неустрашимейшего смельчака, -
возразила Изабелла. - Боюсь, что награда за верность  обратится
в наказание.
     - Даже  в  шестьдесят  лет  вы сохраните все свое обаяние,
подобно  мэйнаровской  старой  красавице,  -  галантно  отвечал
Сигоньяк,  -  потому  что красота ваша исходит из души, душа же
бессмертна.
     - Все равно вам несладко бы пришлось, если  бы  я  поймала
вас  на слове и обещала свою руку не раньше, чем мне сравняется
пять  десятков.  Однако  довольно  шуток,  -  продолжала   она,
переходя  на  серьезный  тон,  -  вы  знаете  мое  решение, так
довольствуйтесь же  тем,  что  вас  любят  больше,  чем  любили
кого-либо из смертных с тех пор, как сердца бьются на земле.
     - Не  спорю,  столь  пленительное признание должно бы меня
удовлетворить,  но  любовь  моя  беспредельна,  и  ей  несносна
малейшая  преграда. Бог может повелеть морю: "Ты не разольешься
далее", - и оно послушается. Но для страсти, подобной моей, нет
берегов, она все нарастает, сколько бы вы  ангельским  голоском
ни твердили ей: "Остановись".
     - Сигоньяк,   такие   разговоры  сердят  меня,  -  сказала