меня в деле, известно, что я чураюсь  легких  побед.  Опасность
мне мила, я плаваю в ней, как рыба в воде. Я напал на Сигоньяка
secundum  artem1,  пустив  в  ход один из моих лучших толедских
клинков работы Алонсо де Сахагуна-старшего.
     - Что же произошло в этом необычайном поединке, где  тебе,
очевидно,  не удалось взять верх, раз ты пришел вернуть деньги?
- спросил молодой герцог.
     - На дуэлях, в схватках и  нападениях  против  одного  или
нескольких  я  уложил на месте тридцать семь человек, не считая
изувеченных и раненных более  или  менее  тяжело.  Но  Сигоньяк
замкнут  в своей обороне, как в бронзовой башне. Я пустил в ход
все существующие фехтовальные приемы: ложные выпады,  внезапные
атаки,   отстранения,   отступления,   необычные  удары,  -  он
парировал  и  отражал  любое  нападение,  при  этом   -   какая
уверенность  в  сочетании  с  какой  быстротой!  Какая  отвага,
умеряемая осторожностью! Какое великолепное хладнокровие! Какое
непоколебимое самообладание! Это не человек, а бог со шпагой  в
руке!   Рискуя  быть  проколотым,  я  наслаждался  его  тонким,
безупречным,   несравненным   искусством!   Передо   мной   был
противник,  достойный  меня;  однако,  продлив  борьбу  сколько
возможно,  чтобы   вдоволь   налюбоваться   его   блистательным
мастерством,  я  понял,  что  пора кончать, и решил испробовать
секретный прием неаполитанца, известный на  свете  мне  одному,
потому  что Джироламо тем временем умер, завещав мне знаменитый
прием. Да и никто, кроме меня, не способен выполнить его с  тем
совершенством,  от которого зависит успех. Я нанес удар с такой
точностью и силой, что едва ли не превзошел самого Джироламо. И
что же? Этот дьявол, именуемый капитаном Фракассом, молниеносно
парировал его таким твердым ударом наотмашь, что у меня в  руке
остался  обломок шпаги, которым я мог биться, как старая бабка,
которая грозит внуку черпаком. Вот взгляните, что он  сделал  с
моим Сахагуном.
     При  этом  Жакмен  Лампурд  печально извлек из ножен кусок
рапиры с клеймом  в  виде  буквы  "С",  увенчанной  короной,  и
обратил внимание герцога на ровный и блестящий излом стали.
     - Такой поразительный удар смело можно приписать Дюрандалю
Роланда,   Тизоне  Сида  или  Отеклеру  Амадиса  Галльского,  -
продолжал бретер. -  Признаюсь  смиренно,  что  убить  капитана
Фракасса не в моих силах. Удар, который я ему нанес, до сих пор
парировали наихудшим способом, иначе говоря, собственным телом.
И  те, что испытали его, приобрели лишнее отверстие на камзоле,
через которое выпорхнула душа. Вдобавок  капитан  Фракасс,  как
все  герои, наделен великодушным сердцем. Я был безоружен перед
ним и порядком  растерян  и  обескуражен  своей  неудачей,  ему
стоило  только  руку  протянуть, чтобы насадить меня на вертел,
как перепелку, а он этого не сделал, что  весьма  деликатно  со
стороны  дворянина,  подвергшегося  ночному  нападению  посреди
Нового моста. Я обязан ему жизнью, и, хотя  это  не  бог  весть
какая  услуга,  принимая  во внимание, что я недорого ценю свою
жизнь, все же он связал меня благодарностью, и я никогда ничего
не буду предпринимать против этого человека, -  он  теперь  для
меня  священен.  Да и будь у меня на то силы, я посовестился бы
покалечить или погубить столь славного фехтовальщика, тем более
что они становятся редки в наш век бездарных рубак,  которые  и
шпагу-то  держат, как швабру. Посему я пришел предупредить вашу
светлость, чтобы вы больше не рассчитывали на меня. Быть может,
я имел  бы  право  оставить  себе  деньги,  как  возмещение  за
опасности, на которые шел; но совесть моя восстает против таких
сделок.
     - Во  имя  всех  чертей,  забирай сейчас же свои деньги, -
произнес Валломбрез тоном, не терпящим возражений,  -  иначе  я
прикажу  выкинуть  тебя  и  твою казну в окна, не раскрывая их.
Сроду не видывал  столь  совестливых  жуликов.  Ты,  Мерендоль,
никак  не  способен  на  столь красивый поступок, который так и
просится в назидательные прописи для юношества. -  Увидев,  что
бретер  заколебался, он добавил: - Дарю тебе эти пистоли, чтобы
ты выпил за мое здоровье.
     - Это,  монсеньор,  будет  выполнено  свято,   -   ответил
Лампурд,  -  однако  ваша светлость, надеюсь, не обидится, если
часть из них я употреблю на игру.
     И, сделав шаг по направлению к столику, он  протянул  свою
костлявую руку, с проворством фокусника схватил кошелек, и тот,
как  по  волшебству,  исчез  на  дне  его  кармана,  где, издав
металлический звон, столкнулся  со  стаканчиком  для  костей  и
колодой   карт.  По  непринужденности  движений  нетрудно  было
заметить, что Жакмену Лампурду  куда  привычнее  брать,  нежели
отдавать.
     - Я  лично  уклоняюсь  от  участия  во  всем, что касается
Сигоньяка, - заявил он, - но, если  вам  угодно,  монсеньор,  я
порекомендую  взамен себя моего alter ego1, кавалера Малартика,