терпеливо обучал меня во время наших схваток в  сводчатой  зале
Сигоньяка,  единственной,  где  пол  достаточно  крепок,  чтобы
выдержать упор ног, - тех схваток, которые  мы  затягивали  без
конца,  чтобы  скоротать  время,  размять  пальцы  и усталостью
заработать себе крепкий сон. Словом, твой  ученик  не  посрамил
тебя  и  после  этой,  право  же,  нетрудной победы значительно
поднялся в мнении общества. Если верить ему,  я  первостатейный
фехтовальщик,  настоящий  мастер  этого  дела.  Но  довольно  о
дуэлях. Невзирая на впечатления новой жизни, я  часто  думаю  о
приюте  моей  печальной  юности,  жалком  старом замке, который
скоро совсем обрушится на могилы моих предков. Издали он уже не
кажется мне  невзрачным  и  угрюмым:  бывают  минуты,  когда  я
мысленно  брожу  по  его пустынным залам, смотрю на пожелтевшие
портреты,  которые  долгое   время   были   единственным   моим
обществом,  слушаю,  как  хрустят  у  меня  под  ногами осколки
оконных стекол; и грезы эти доставляют мне щемящую  радость.  С
великим  удовольствием повидал бы я также твое издавна знакомое
загорелое лицо, освещенное в мою честь доброй улыбкой. И еще, -
скажу не стыдясь, - мне бы очень хотелось послушать  мурлыканье
Вельзевула,  лай  Миро  и ржание бедняги Баярда, который таскал
меня на себе из последних сил, хоть я и  не  отличаюсь  большим
весом.  Несчастливец, покинутый людьми, отдает часть своей души
животным, чью преданность не отпугивают невзгоды. Живы ли  они,
славные  любящие звери, видно ли, чтобы они вспоминали и жалели
обо мне? Удается ли тебе уберечь их от голодной смерти  в  этом
обиталище  нищеты и урвать им какие-то крохи от твоего скудного
стола? Постарайтесь все четверо  дожить  до  того  дня,  как  я
вернусь   к   вам,   -   бедный  или  богатый,  счастливый  или
отчаявшийся, - чтобы разделить со мною нищету или богатство  и,
по  соизволению  судьбы, вместе кончить наш век в том краю, где
мы  вместе  страдали.  Если  мне  суждено  быть  последним   из
Сигоньяков,  да  будет  на то воля господня! В усыпальнице моих
предков найдется для меня свободное место.
     Барон де Сигоньяк."
     Барон скрепил письмо перстнем  с  печатью  -  единственной
драгоценностью,  которую  сохранил  от отца и где были вырезаны
три  аиста  на  лазоревом  поле;  подписав  адрес,  он  спрятал
послание  в  бумажник,  чтобы  отправить  его,  когда  случится
нарочный в Гасконию. Из  замка  Сигоньяк,  куда  перенесли  его
воспоминания   о   Пьере,  он  воротился  мыслями  к  Парижу  и
настоящему положению вещей. Хотя час был уже поздний, за  окном
глухо  рокотал  большой  город,  который,  подобно  океану,  не
умолкает и тогда, когда представляется  спящим.  То  раздавался
топот  копыт,  то  грохот  кареты, постепенно затихая вдали; то
загорланит  песню  запоздалый  гуляка,   то   послышится   звон
скрестившихся  клинков  или вопль прохожего, на которого напали
воры  с  Нового  моста,  или  вой  бездомной  собаки,  или  еще
какой-нибудь  невнятный  шум.  Среди  всех этих звуков Сигоньяк
уловил шаги человека  в  сапогах,  украдкой  пробирающегося  по
коридору.  Барон  потушил  плошку,  чтобы его не выдал свет, и,
приоткрыв дверь, различил  в  дальнем  конце  коридора  мужскую
виде простертого на дороге мертвого волка.
комнату того постояльца, что с первого  взгляда  показался  ему
подозрительным.  Через  несколько мгновений еще один субъект, у
которого скрипели сапоги, хотя он старался  ступать  как  можно
легче,  исчез  в  том же направлении. Не прошло и получаса, как
третий молодец с довольно зверской рожей  появился  в  неверном
свете  затухающего  фонаря  и  свернул за угол коридора. Он был
вооружен, как и двое первых, и длинная  шпага  поднимала  сзади
край  его  плаща.  Тень  от  широкополой  шляпы  с черным пером
скрывала его черты.
     Странная процессия  дюжих  молодчиков  порядком  озадачила
Сигоньяка,  а  то, что их было четверо, напомнило ему нападение
на него в Пуатье по пути из театра после ссоры  с  герцогом  де
Валломбрезом.   Его   словно  что-то  осенило,  и  в  человеке,
привлекшем его внимание  на  кухне,  он  узнал  того  мерзавца,
наскок которого мог оказаться роковым, если бы он, Сигоньяк, не
был  готов  к  отпору. Именно этот бездельник покатился, задрав
копыта, после того как капитан Фракасс нахлобучил ему шляпу  до
плеч,  угостив  его  ударами шпаги наотмашь. Остальные, по всей
вероятности, были  его  соучастниками,  обращенными  в  бегство
мужественным  вмешательством Ирода и Скапена. Какой случай или,
вернее говоря, какой умысел свел их  в  том  же  трактире,  где
остановилась  труппа,  да  еще в один вечер с ней? Надо думать,
они следовали за актерами по пятам. Правда,  Сигоньяк  неусыпно
был  начеку,  но  легко  ли  распознать врага в конном путнике,
который проскакал мимо, не останавливаясь и  только  бросив  на
вас рассеянный взгляд, каким обычно обмениваются в дороге? Ясно
было  одно  -  ненависть  и  любовь  молодого герцога отнюдь не
угасли  и   в   равной   мере   требовали   удовлетворения.   А