душевные качества прекрасной девушки трогали его не меньше, чем
внешние достоинства, которыми она была так щедро одарена; он не
переставал жалеть, что  избыток  деликатности  не  позволил  ей
принять  его  руку  и  сердце.  После ужина женщины удалились к
себе, так же как Леандр и барон, оставив троих  матерых  пьяниц
приканчивать  початые бутылки, в чем они, по мнению подававшего
им лакея, усердствовали  не  в  меру,  но  серебряная  монетка,
сунутая щедрой рукой, вполне утешила его.
     - Запритесь  как  можно лучше, - сказал Сигоньяк, провожая
Изабеллу до дверей ее комнаты,  -  в  гостиницах,  где  столько
люда, надо принимать все меры предосторожности.
     - Не  бойтесь  ничего,  милый  барон,  -  ответила молодая
актриса, - моя дверь замыкается на тройной запор, все равно что
дверь темницы. Кроме того, там есть  еще  засов  длиной  с  мою
руку;  окно  загорожено  решеткой  и не видно слухового окошка,
которое темным оком смотрело бы со  стены.  У  путешественников
часто  бывают ценные вещи, соблазнительные для жуликов, поэтому
комнаты в гостиницах запираются наглухо. Сказочная принцесса  в
своей  башне под охраной драконов не лучше защищена от грозящих
ей опасностей.
     - Порой все чары оказываются тщетными, и враг проникает  в
башню,  невзирая  на  любые  талисманы, кабалистические знаки и
заклинания, - возразил Сигоньяк.
     - Это  случается  оттого,  что  принцесса  от  любви   или
любопытства   поощряет   неприятеля,   соскучившись   сидеть  в
заточении даже себе во благо, - с улыбкой заметила Изабелла,  -
а  я  не принадлежу к таким принцессам. Итак, если не боюсь я -
более пугливая, чем лань, что дрожит, заслышав звук рога и  лай
своры, - вам, в доблести равному Александру и Цезарю, и подавно
надо быть спокойным: можете спать крепчайшим сном.
     На  прощание  она  поднесла  к  его губам хрупкую и нежную
ручку, которая оставалась белой, как  у  герцогини,  с  помощью
тальковой  пудры, огуречной помады и особых перчаток. Когда она
вошла к себе, Сигоньяк услышал, что ключ  повернулся  в  замке,
язычок защелкнулся и задвижка заскрежетала самым успокоительным
образом;  однако,  когда  он  ступил на порог своей комнаты, по
стене коридора, освещенного фонарем,  мелькнула  тень  мужчины,
который  прошел  совсем  неслышно,  хотя  почти  что задел его.
Сигоньяк   стремительно   обернулся.   Это   был   тот    самый
путешественник,  что  привлек  его внимание на кухне, а теперь,
верно,  направлялся  в  указанную  хозяином   комнату.   Ничего
подозрительного  тут  не было. И тем не менее барон, делая вид,
будто не  может  сразу  попасть  в  замочную  скважину,  следил
взглядом  за  таинственным  незнакомцем, пока тот не скрылся за
поворотом коридора.
     Когда же вслед за тем особенно гулко захлопнулась дверь  в
затихавшей   на   ночь   гостинице,  барон  удостоверился,  что
незнакомец, чьи повадки непонятным образом тревожили его, вошел
в  свою  комнату,  расположенную,  очевидно,  на  другом  конце
гостиницы.
     Не  чувствуя  ни  малейшего желания спать, Сигоньяк сел за
письмо своему верному Пьеру, которому обещал написать тотчас по
прибытии в  Париж.  Он  как  можно  яснее  выводил  буквы,  ибо
преданный   слуга   не   отличался  ученостью  и  читал  только
по-печатному. Письмо гласило:
     "Добрый мой Пьер, вот я и в Париже, где,  как  говорят,  я
должен  преуспеть и восстановить блеск моего рода, пришедшего в
упадок, хотя, по правде сказать, я не вижу к тому способов.  Но
если  счастливый  случай  приведет  меня  ко  двору  и если мне
удастся  получить  аудиенцию  у  короля,   подателя   всяческих
милостей,  то,  конечно,  услуги,  оказанные моими предками его
предшественникам,  будут  мне  зачтены.   Его   величество   не
потерпит,  чтобы  родовитая фамилия, разоренная войнами, угасла
столь бесславно. А пока, не  имея  иных  средств,  я  играю  на
театре  и успел заработать этим ремеслом несколько пистолей, из
коих часть пошлю  тебе,  как  только  случится  верная  оказия.
Может,  лучше  было  бы  мне  поступить солдатом в какой-нибудь
полк; но стеснять свою свободу я не хотел, и тому,  чьи  предки
привыкли  главенствовать  и кто ни от кого не получал приказов,
претит повиноваться, как бы ни был он беден. Да  и  одиночество
сделало    меня    нелюдимым    и    строптивым.   Единственным
примечательным происшествием за все  время  долгого  пути  была
дуэль  с  неким  герцогом,  человеком злобным и весьма искусным
фехтовальщиком, но я со славой вышел из этой схватки, благодаря
твоим отличным урокам. Я насквозь  проколол  ему  руку,  и  мне
ничего  не  стоило  бы  уложить  его  на месте, ибо он слабее в
обороне,  нежели  в  нападении,  будучи  более   горячим,   чем
осмотрительным,  и менее стойким, чем быстрым. Несколько раз он
оказывался незащищенным, и я смело мог бы отправить его на  тот
свет  с  помощью  одного  из неотразимых ударов, которым ты так