чем взглянуть в глаза своих друзей. Мой 
поступок, как мне
казалось, обрек меня на проклятье людей и богов, и даже Каптаха я не смог 
поблагодарить,
потому что в эту минуту мать его нового хозяина вышла на крыльцо и стала звать 
его злобным
голосом. Лицом она была похожа на крокодила, а в руках у нее была палка. Каптах 
быстро
убежал и еще у лестницы, до того как палка на него опустилась, заорал во всю 
мочь. На этот раз
ему не пришлось притворяться – он горько оплакивал свое утраченное богатство.
Я торопливо пошел в отцовский дом, дверь его была взломана, и все вещи 
опечатаны
слугами закона. Во дворе стояли соседи, они воздевали руки в знак скорби, и 
никто не сказал
мне ни слова, но все в ужасе расступились, давая мне дорогу. В комнате, в своей 
постели
лежали Сенмут и Кипа, их лица были розовы, словно у живых, а на полу стояла 
тлеющая
жаровня – они умерли от угара, крепко закрыв окна и двери. Я завернул их тела в 
покрывала,
пренебрегая печатями слуг закона, и позвал погонщика осла, который согласился 
отвезти этот
скорбный груз. С его помощью я поместил тела отца и матери по бокам осла и 
отвез их в Дом
Смерти. Но там их не приняли, потому что у меня было мало денег даже для самого 
скромного
бальзамирования. Тогда я сказал мойщикам трупов:
– Я – Синухе, сын Сенмута, мое имя вписано в книги Дома Жизни, хотя меня 
постигла
злая судьба и мне не достает серебра, чтобы оплатить захоронение отца и матери. 
Заклинаю вас
именем Амона и именами всех других богов Египта, набальзамируйте тела моих 
родителей, и
столько времени, сколько на это потребуется, я буду служить вашим помощником.
Они прокляли мою настойчивость и осыпали меня ругательствами, но в конце концов
переболевший чумой главный мойщик взял у меня медь и серебро Каптаха, подхватил 
крюком
тело моего отца под подбородок и бросил его в большой чан для бедняков. Потом 
подхватил
так же тело моей матери и бросил его в тот же самый чан. Чанов было тридцать, и 
каждый день
один из них заполнялся, а один освобождался, так что тела бедняков находились 
всего по
тридцать дней в растворе соли и щелока, дабы они не сразу разложились после 
смерти. Больше
с ними ничего не делали, но тогда я этого еще не знал.
Мне нужно было вернуться в отцовский дом, чтобы возвратить покрывала, на 
которых
стояли печати слуг закона. Главный мойщик посмеялся надо мной и нагло сказал:
– Не забудь явиться утром помогать нам, а если не вернешься, мы вытащим из 
чанов
трупы твоих родителей и выбросим их на съедение собакам.
Из этого я понял, что он не признал меня за настоящего врача, а счел 
обыкновенным
лгуном.
Я вернулся в отцовский дом, и сердце мое было словно камень в груди, хотя все 
здесь
взывало к мучительным воспоминаниям: каждый кирпич осыпающихся стен, старая
смоковница во дворе, пруд моего детства. Бросив покрывала, я торопливо вышел из 
дома, но в
воротах мне встретился писец, который работал в конце улицы, рядом с лавочкой 
торговца
пряностями. Увидев меня, он воздел руки в знак скорби и спросил:
– Ты ли это, Синухе, сын праведного Сенмута?
И я ответил ему:
– Да, это я.
Писец сказал:
– Не убегай от меня, ибо твой отец передал мне то, что хотел сказать тебе, но 
не застал
Мика Валтари: «Синухе-египтянин» 66
тебя дома.
Тогда я упал на землю и закрыл голову руками, а писец достал свой папирус и 
стал
читать:
«Сенмут, имя которого вписано в книги Дома Жизни, и жена его Кипа посылают
это приветствие сыну своему Синухе, нареченному во дворце фараона именем «Тот,
который одинок». Боги послали нам тебя, и каждый день своей жизни ты приносил
нам только радость и никогда – огорчения, и мы очень гордились тобой. Теперь мы
опечалены, ибо тебя настигли неудачи, а мы не можем помочь тебе, как хотели бы.
Мы верим, что все, что ты сделал