ты сделал правильно и не мог поступить иначе. 
И
ты не горюй о нас, хотя тебе пришлось продать даже наши могилы, ведь ты, 
наверное,
не сделал бы этого, не имея на то причины. Слуги закона торопятся, и мы уже не
можем спокойно ждать смерти, хотя она желанна нам как сон усталому путнику или
дом оставшемуся без крова. Мы прожили долго и испытали много радостей, но самые
большие радости доставил нам ты, Синухе, приплыв к нам по реке, когда мы были
уже стары и одиноки. Поэтому мы благословляем тебя и просим не печалиться о том,

что у нас нет могилы, ибо все сущее – тщета, и, может быть, для нас лучше 
исчезнуть
совсем, чем испытывать беды и опасности на трудном пути в Страну Заката. Помни
всегда, что смерть наша была легка и что мы благословили тебя, умирая. Да 
хранят
тебя от опасностей все боги Египта, да оградят они твое сердце от печалей и да 
будет
тебе столько же радостей от твоих детей, сколько нам было от тебя. Этого желают
тебе отец твой Сенмут и мать твоя Кипа».
Слушая это, я почувствовал, как мое окаменевшее сердце начало согреваться и 
биться, как
по лицу моему полились слезы, орошая уличную пыль. А писец сказал:
– Вот письмо. Правда, на нем нет печати твоего отца, и он не мог из-за слепоты 
его
подписать, но ты, наверное, поверишь мне, если я скажу, что оно написано под 
диктовку слово
в слово, и лучшим доказательством истинности моих слов являются слезы твоей 
матери, от
которых вот тут и тут расплылись письмена. – Он показал мне свиток, но глаза 
мои, полные
слез, не видели ничего. Он снова свернул письмо в трубочку, вложил ее в мои 
руки и сказал:
– Твой отец Сенмут был праведным человеком и мать твоя Кипа была хорошей
женщиной, хотя и могла иной раз сказать злые слова, как всякая другая женщина. 
Поэтому я
записал все это, несмотря на то что твоему отцу нечем было меня одарить, а 
теперь передаю
письмо тебе, хотя это хороший папирус, который можно было бы еще очистить и 
снова
использовать.
Я подумал с минуту и произнес:
– Добрый человек, мне тоже нечем тебя вознаградить. Поэтому возьми мой плащ, он,

правда, запачкался и измялся, но сшит из хорошей материи.
С этими словами я снял с себя и протянул ему свой плащ. Он недоверчиво пощупал 
ткань,
но изумленный, поднял руки.
– Твоя щедрость велика, Синухе, что бы ни говорили о тебе люди. И если они 
скажут, что
ты ограбил отца с матерью, раздел их донага и сжил со свету, я заступлюсь за 
тебя. Но твой
плащ я не могу взять, потому что он из слишком дорогой материи, к тому же 
солнце опалит
твою спину, как спины рабов, и на ней вздуются волдыри, которые очень болят.
Но я настаивал:
– Возьми его и да благословят тебя все боги Египта и да сохранится тело твое 
вечно, ибо
ты даже не знаешь, какое добро ты сделал для меня.
Тогда он взял плащ и пошел, высоко подняв его над головой и смеясь от радости. 
А я,
словно раб или погонщик волов, одетый лишь в набедренную повязку, направился на 
тридцать
дней и ночей в Дом Смерти помогать мойщикам трупов.
4
Как врач, я полагал, что достаточно навидался смертей и страданий, привык 
прикасаться к
нарывам и гноящимся ранам и не боюсь зловония, но в Доме Смерти понял, что не 
имею еще
Мика Валтари: «Синухе-египтянин» 67
никакого опыта и ничего не знаю. Бедняки не доставляли тут больших хлопот: 
распространяя
зловоние, они спокойно лежали в своих чанах с солью и щелоком, и я быстро 
научился
орудовать крюком, с помощью которого их поворачивали. Но тела более знатных 
людей
нуждались в большем искусстве, и, чтобы, прополаскивать их внутренности и 
запихивать их в
кувшины, требовалось полное бесчувствие. Однако самой большой терпимости 
требовало
открытие, что Амон грабит умерших еще больше, чем живых, – цена бальзамирования 
зависела
от имущества покойного