ь, будь твое имя хоть тысячу раз вписано в Книгу Дома 
Жизни.
Может быть, я попировала бы и даже повеселилась с тобой, если бы ты позволил 
выколоть себе
глаза и отрезать руки, которые я могла бы повесить в знак своей победы на 
притолоке в зале,
чтобы мои гости относились ко мне с почтением и знали, что я достойная женщина. 
– Она
поглядела на меня из-под полуопущенных оттененных зеленью век и небрежно 
продолжала: –
Впрочем, это мне, пожалуй, ни к чему, ведь от глаз твоих не будет никакой 
пользы, а руки
станут издавать зловоние и привлекут стаи мух. Неужели мы и в самом деле не 
можем больше
ничего придумать, что бы ты мог мне подарить, ведь ты волнуешь меня, Синухе, и 
я
становлюсь нетерпеливой, глядя на твое обнаженное тело в воде. Ты, правда, 
неловок и
неопытен, но я думаю, в течение дня я могла бы научить тебя многому такому, 
чего ты еще не
знаешь, ведь мне известны тысячи способов, которые нравятся мужчинам и могут 
быть
приятны женщинам. Подумай об этом, Синухе.
Но когда я хотел ее настичь, она быстро выскочила из водоема и встала в тени 
деревьев,
стряхивая воду с рук.
– Я всего лишь слабая женщина, а мужчины так коварны, – сказала она. – И ты 
тоже,
Синухе, ведь ты обманываешь меня. Мне становится грустно, когда я думаю об этом,
 и я
вот-вот расплачусь, потому что несомненно тебе надоела, иначе ты не скрыл бы от 
меня, что
твои родители заказали себе красивую могилу в Городе мертвых и отдали в 
храм-нужную
сумму для того, чтобы их тела набальзамировали и подготовили для путешествия в 
Страну
Заката. Услышав это, я до крови разодрал ногтями свою грудь и крикнул:
– Тебя действительно зовут Табубуе, теперь я в это верю!
Но она сказала печально:
– Ты не должен обвинять меня в том, что я не хочу быть презираемой женщиной. 
Ведь я
не звала тебя, ты сам пришел ко мне. Ну, что делать? Теперь я знаю, что ты 
вовсе меня не
любишь, а приходишь лишь насмехаться надо мной, раз такая мелочь мешает нашему
соединению.
Мика Валтари: «Синухе-египтянин» 63
Слезы потекли по моим щекам, я задыхался от страдания, но подошел к ней, и она, 
стоя,
слегка коснулась моего тела своим.
– Грешно и безбожно даже думать об этом, – сказал я. – Как я могу лишить своих
родителей вечной жизни и позволить, чтобы их тела рассыпались как рассыпаются 
тела рабов,
бедняков и преступников, которых бросают в реку? Этого ты не должна у меня 
просить.
Но она, нагая, прильнула ко мне, настаивая:
– Отдай мне могилу твоих родителей, и я шепну тебе: «Брат мой», и мои объятия 
охватят
тебя нежным огнем, и я научу тебя тысяче вещей, которых ты не знаешь и которые 
нравятся
мужчинам.
Я не мог больше владеть собой, а заплакал и сказал:
– Пусть будет по-твоему и пусть имя мое будет проклято на веки веков, но я не 
могу
противиться, так сильно твое колдовство.
Однако она возразила:
– Не говори мне ни о каком колдовстве, ибо это очень оскорбляет меня, ведь я 
достойная
женщина, живу в собственном доме и забочусь о своей репутации. Но раз ты 
расстроен и
печален, я пошлю своего раба за знающим законы писцом, а мы пока поедим и 
выпьем вина,
чтобы сердце твое возрадовалось и мы смогли вместе повеселиться, когда все 
будет
оформлено. – Она звонко рассмеялась и убежала в дом.
Я оделся и последовал за ней, и слуги подали мне воды для омовения рук и 
склонились
передо мной, опустив руки к коленям. Но за моей спиной они смеялись, и я хорошо 
это слышал,
хотя делал вид, что их насмешки для меня не больше жужжания мухи. Однако они 
сразу
умолкли, едва Нефернеферн