цо его выражало тупое упрямство. Никакого 
таланта или ума
в нем не было, но была способность останавливать кровотечение только своим 
присутствием,
способность, ради которой его оторвали от плуга и быков и сделали платным 
служителем в
храме. Несмотря на все очистительные процедуры, вокруг него всегда витал 
неистребимый
запах навоза, и он сам не мог объяснить, в чем, собственно, состоит его 
способность и откуда
она взялась. Тут не было уменья, не было даже тренированной воли. Это просто 
было в нем, как
драгоценный камень может оказаться в куче щебня, и этой способности нельзя 
приобрести ни
ученьем, ни какими-либо упражнениями.
– Я не позволю, чтобы он коснулся божества, – сказала Тейе. – Я подержу голову 
бога,
если так нужно.
Птахор пытался возражать и сказал, что операция будет кровавой и неприятной. Но
Божественная супруга фараона села на край ложа и, бережно приподняв голову 
умирающего
мужа, прижала к своей груди, не обращая внимания на капавшую ей на руки слюну.
– Он мой, – сказала царица, – и пусть никто другой не прикасается к нему. Пусть 
из моих
объятий он перейдет в Страну смерти.
– Да вступит он, бог, в ладью солнца, отца своего, и да плывет прямо в Страну
блаженных, – сказал Птахор и разрезал кремневым ножом скальп царя. – От солнца 
рожденный,
да возвратится он к солнцу, и да прославят имя его все народы во веки веков. О, 
Сет, и все злые
духи, что же там медлит униматель крови?
Он умышленно говорил всякую всячину, не имеющую значения, – это могло бы 
отвлечь
мысли Божественной супруги от самой операции; так опытный врач всегда 
разговаривает с
больным, причиняя ему боль. Но в конце концов он прикрикнул на унимателя крови 
(который
стоял прислонясь к дверной притолоке и сонно щурил глаза), потому что кровь 
начала
потихоньку течь из головы фараона и полилась на грудь царицы, отчего та 
содрогнулась и лицо
ее сделалось изжелта-серым. Униматель крови спохватился, оторвавшись от своих 
мыслей.
Возможно, он задумался о своих быках и оросительных канавах. Но теперь он 
вспомнил, зачем
его сюда позвали, подошел ближе и, медленно поднимая руки, устремил взгляд на 
фараона.
Кровотечение тотчас прекратилось, и я промыл и очистил рану.
– Простите, моя госпожа, – сказал Птахор и взял из моих рук сверло. – Конечно 
же, он
отправится к солнцу, прямо к отцу своему, в золотой ладье, да благословит его 
Амон!
Говоря так, он быстрыми, искусными движениями вращал сверло между ладоней, так 
что
оно с хрустом врезалось в кость. Но тут вдруг престолонаследник раскрыл глаза, 
шагнул вперед
и проговорил:
– Не Амон, а Рахарахте, являющийся в виде Атона, благословит его.
Я поднял руки в знак почтения, хотя и не знал, о чем он говорит, ибо кто же 
может знать
весь сонм богов Египта? Уж во всяком случае, не посвященный жрец Амона, 
уставший ломать
голову над его святыми троицами и девятицами.
– Ну да, Атон, совершенно верно, – бормотал Птахор примирительно. – Конечно же,
Атон. Как это я оговорился? – Он снова взял кремневый нож и молоток с рукояткой 
черного
дерева и, легонько постукивая, начал отделять кость. – В самом деле, я ведь 
помню, что он в
божественной мудрости своей построил храм Атону. Кажется, это было вскоре после 
рождения
принца, не так ли, прекрасная Тейе? Ну вот, теперь уже осталось совсем немного, 
еще
минуточку… – Он беспокойно поглядывал на наследника, который __________стоял 
возле ложа со
стиснутыми кулаками и судорожно подергивающимся лицом. – По правде говоря, 
сейчас
неплохо выпить немножко вина, это укрепит мою руку, да и принцу тоже было бы не 
вредно. А
в завершение такого дела, право, стоило бы распечатать царский кувшин. Оп!
Мика Валтари: «Синухе-египтянин» 35
Тут я подал ему щипцы, и он ловк