гиптянин» 28
людей стала дороже и роскошнее, так что при виде плиссированных юбок и париков 
уже
невозможно было различить, где мужчина, где женщина. Из винных лавок и домов 
увеселении
доносилась шумная сирийская музыка, все чаще звучала на улицах иностранная речь,
 и все
бесцеремоннее держались среди египтян сирийцы и богатые негры. Богатству и 
величию
Египта не было предела, уже несколько столетий враг не вступал в его города, и 
мужчины,
когда-либо испытавшие войну, успели состариться. Но давало ли все это больше 
радости
людям, я не знаю, ибо взгляды их беспокойно блуждали, все куда-то спешили и 
ждали чего-то,
явно недовольные нынешним днем.
Я бродил по улицам Фив, я был одинок, и сердце мое переполняли печаль и 
раздражение.
Я пришел домой и увидел, что отец мой Сенмут состарился, спина его сгорбилась и 
он уже не
различает букв на папирусе. И мать моя Кипа состарилась, она с трудом ходила по 
комнате,
тяжело дышала и говорила уже только о своей могиле. Потому что отец на свои 
сбережения
купил для них обоих могилу в Городе мертвых на западном берегу реки. Я видел ее,
 это была
опрятная могила, построенная из сырых кирпичей, с обычными изображениями и 
надписями на
стенах. По сторонам и вокруг нее находились сто и тысяча таких же могил, 
которые жрецы
Амона продавали по дорогой цене честным и бережливым людям, желающим обрести
бессмертие. И я, на радость матери, переписал для них Книгу мертвых, для 
захоронения вместе
с ними, чтобы они не сбились с пути в далеком загробном странствии. Я переписал 
ее чисто,
без ошибок, так что получилась отличная Книга мертвых, хоть в ней и не было 
цветных
рисунков, как в тех, что продавались на книжном дворе в храме Амона.
Моя мать подала мне еду, а отец расспрашивал об учебе, но больше нам уже нечего 
было
сказать друг другу, и дом был мне чужой, и улица была чужая, и люди на улице 
чужие, поэтому
сердце мое становилось все печальнее, пока я не вспомнил о храме Птаха и о 
Тутмесе, моем
друге, который должен был стать художником. Тогда я подумал: «У меня в кармане 
четыре
дебена серебра. Пойдука я, проведаю моего друга Тутмеса, чтобы вместе 
порадоваться и
повеселить себя вином, поскольку на свои вопросы я все равно никогда не получу 
ответа».
Я простился с родителями, сказав, что мне надо возвращаться в Дом Жизни, и, 
разыскав
перед заходом солнца храм Птаха, узнал у привратника, как пройти в школу 
художников,
вошел и попросил позвать ученика Тутмеса. И тогда только услышал, что его давно 
выгнали из
школы. Ученики, руки которых были в глине, плевались, произнося его имя. Но 
один из них
сказал:
– Если тебе нужен Тутмес, то его скорее всего можно найти в пивной или в доме
увеселений.
Другой сказал:
– Если услышишь, что кто-то богохульствует, то знай, что Тутмес наверняка 
близко.
А третий сказал:
– Где драка, где расшибают лбы и сворачивают скулы, там ты найдешь своего друга
Тутмеса.
Они плевали на землю передо мной, потому что я назвался другом Тутмеса, но 
делали это
для своего учителя, и, как только он отвернулся, они посоветовали мне заглянуть 
в винную
лавку «Сирийский кувшин».
Я нашел эту лавку. Она находилась на границе между кварталом бедных и кварталом
знати, и над дверью была надпись, прославляющая разные вина. Внутри стены были 
расписаны
веселыми картинками, на которых павианы ласкали танцовщиц и козы играли на 
флейтах. На
полу сидели художники и старательно рисовали, а какой-то старик грустно смотрел 
на пустую
кружку, стоявшую перед ним.
– С