нухе, клянусь глиняной табличкой! – воскликнул некто, и, воздев в изумлении 
руки,
поднялся мне навстречу.
Я узнал Тутмеса, хотя на нем была грязная рваная наплечная накидка, глаза были 
красны,
а на лбу вздулась огромная шишка. Он похудел и словно постарел, а в уголках рта 
появились
складки, хотя он был еще молод. Но во взгляде его жила заразительная смелость и 
веселье.
Когда он смотрел на меня, то наклонил голову так, что мы коснулись друг друга 
щеками, и я
почувствовал, что мы по-прежнему друзья.
– Сердце мое полно печали, и все кругом суета, – сказал я. – И вот я разыскал 
тебя, чтобы
Мика Валтари: «Синухе-египтянин» 29
вместе порадовать наши сердца вином, потому что никто не отвечает мне, когда я 
спрашиваю
«почему?»
Тутмес поднял кверху свой передник, показывая, что ему нечем заплатить.
– У меня на запястьях четыре дебена серебра, – сказал я гордо. Но Тутмес 
показал на мою
голову, которую я держал гладко выбритой, ибо хотел, чтобы люди знали, что я 
жрец первой
степени, а больше мне нечем было гордиться. Но теперь я пожалел, что не 
отрастил волосы, и с
досадой сказал:
– Я врач, а не жрец. Кажется, у входа написано, что здесь подают и привозное 
вино.
Попробуем, хорошо ли оно.
Тут я зазвенел браслетами, и хозяин быстро подбежал и опустил передо мною руки 
до
колен.
– У меня есть в подвале вина из Сидона и Библа, сладостные, как мирра. Они в 
закрытых
амфорах, и печати на них еще не сломаны, сказал он. – Можно подать смешанные 
вина в
пестрых кубках. Они пьянят, как улыбка девушки, и радуют сердце.
Он перечислял еще много вин, не переводя дыхания, так что я растерялся и 
вопросительно
посмотрел на Тутмеса, который и заказал для нас смешанного вина; раб слил нам 
воды на руки
и поставил на низенький столик перед нами миску жареных семян лотоса. Хозяин 
принес
расписные чаши. Тутмес поднял свою и, пролив немного вина, воскликнул:
– Божественному лепщику! Чума возьми художественную школу и ее учителей.
И он перечислил поименно самых ненавистных.
Я тоже поднял свою чашу и пролил каплю вина на пол.
– Во имя Амона, – сказал я, – чтоб треснула его лодка, чтоб лопнули животы его 
жрецов,
и чума забери невежественных учителей Дома Жизни.
Но я сказал это шепотом, оглядываясь по сторонам, чтобы посторонние не услышали
моих слов.
– Не бойся, – молвил Тутмес. – В этом кабаке столько раз били Амоновых 
наушников, что
им надоело подслушивать. Попавшие сюда все равно конченые люди. Я не смог бы 
теперь
заработать даже на хлеб и пиво, если б не додумался рисовать сказки с 
картинками для детей
богатых.
Он показал мне свиток с картинками, которые рисовал до моего прихода, и я не 
мог
удержаться от смеха, потому что там была нарисована крепость, которую оборонял 
от
нашествия мышей трясущийся в страхе кот. И еще он нарисовал бегемота, поющего 
на
верхушке дерева, и голубя, с трудом взбирающегося на дерево по приставной 
лестнице.
Тутмес поглядывал на меня, усмехаясь своими карими глазами. Он 
__________продолжал крутить
свиток, и мне стало уже не до смеха, потому что на следующей картинке маленький 
лысый
жрец вел великого фараона в храм – на веревке, как жертвенное животное. Еще он 
показал мне
картинку, на которой маленький фараон кланялся статуе Амона. Я вопросительно 
взглянул на
него, а он кивнул и сказал:
– А разве не так? И родители тоже смеются над моими нелепыми картинками. И 
впрямь
ведь смешно, что мышь нападает на кошку, а жрец ведет фараона. Лишь более 
догадливых это
наводит на разны