другие же дали пышные всходы. Стало быть, оправдывалось то, 
что
написано, и я, сам тому изумляясь, сказал женщине:
– Радуйся, жена, ибо благодатный Амон в своем милосердии благословил чрево твое 
и ты
родишь дитя, как другие благословенные жены.
Бедная женщина заплакала от радости и дала мне в подарок серебряный браслет со 
своей
руки, весивший два дебена, ибо она уже давно потеряла надежду. Но, едва поверив,
 она
спросила:
– Будет ли это мальчик?
Она, по-видимому, думала, что я знаю все. Набравшись смелости, я посмотрел ей в 
глаза и
сказал:
– Это будет мальчик.
Ибо шансы были равные, а мне в ту пору везло в игре. Женщина обрадовалась еще
больше и, сняв с другой руки, дала мне второй серебряный браслет такого же веса.

Но, когда она ушла, я спросил себя: как это возможно, что ячменное зерно знает 
то, чего
ни один врач не может исследовать и узнать, пока не обнаружатся признаки 
беременности? Я
собрался с духом и спросил учителя, почему так, но он взглянул на меня как на 
помешанного и
сказал лишь, что так написано. Но для меня это не было ответом на вопрос. Я 
вновь набрался
смелости и спросил у царского врачевателя в доме рожениц, почему так. Он 
сказал:
– Амон – царь всех богов. Его глаз видит в утробе женщины, принявшей семя. Если 
он
позволяет зачатию совершиться, так почему бы он не позволил ячменному зерну 
дать пышный
росток в земле, которая полита водой от тела зачавшей женщины? – Он посмотрел 
на меня как
на глупца, но это вовсе не было ответом на мой вопрос.
Тогда глаза мои открылись, и я увидел, что врачи Дома Жизни знают лишь то, что
написано в папирусах и что привычно, но ничего больше. Ибо если я спрашивал, 
почему
мокнущую рану надо прижигать, а простую рану – лечить мазью и повязками и 
почему плесень
и паутина излечивают нагноения, мне отвечали, что так делали испокон веков. 
Точно так же и
пользующийся целительным ножом имеет право делать только сто восемьдесят две 
операции, и
он делает их в меру опытности и умения лучше или хуже, быстрее или медленнее, 
более-менее
безболезненно или причиняя излишнюю боль, но ничего больше он делать не может, 
потому
что эти операции описаны и показаны на рисунках в старинных книгах, а других 
раньше не
делали.
Бывало, что люди худели, лица их становились белыми, но врач не мог определить 
у них
какой-либо болезни или повреждения. Случалось, однако, что они поправлялись и
выздоравливали, если им, за большую цену, давали есть сырую печень жертвенных 
животных.
Но почему так получалось – нельзя было спрашивать. Бывало, что у людей болел 
живот и
горело лицо. Им давали слабительные и болеутоляющие лекарства, но одни 
выздоравливали, а
другие умирали, и врач не мог заранее сказать, кто вылечится, а у кого живот 
раздуется так, что
он умрет. Почему же один выздоравливает, а другой умирает – никто не спрашивал 
и
спрашивать не смел.
Вскоре я понял, что слишком много задавал вопросов, так как на меня стали 
смотреть
косо, и пришедшие после меня оказались впереди и повелевали мною. Тогда я снял 
с себя
белую одежду, очистился и вышел вон из Дома Жизни. И у меня было с собой два 
серебряных
браслета, общим весом в четыре дебена.
5
Но, очутившись средь бела дня за стенами храма, впервые за много лет, я широко 
раскрыл
глаза и увидел, что за время, пока я работал и учился, Фивы переменились. Я 
почувствовал это,
проходя по Аллее овнов и пересекая площадь, ибо во всем ощущалось беспокойство, 
и одежда
Мика Валтари: «Синухе-