ире.
Год от года Каптах становился все наглее, он уже говорил «наш дом», «наш 
скарабей» и
даже «наше золото». Мне все это надоело, особенно его вопли, так что я в конце 
концов взял
палку и огрел его по раздавшемуся заду, чтобы у него была истинная причина 
голосить.
– Сердцем чувствую, – сказал я, – что когда-нибудь ты еще будешь висеть на 
стене вниз
головой за свою наглость. Решай наконец – поедешь ты со мной или останешься, но 
прежде
всего прекрати свою болтовню, от которой у меня болят уши и которая мешает мне 
готовиться
в долгий путь.
После этого Каптах успокоился, смирился со своей участью, и мы стали собираться 
в
дорогу. Так как он поклялся, что нога его не ступит больше на палубу судна, мы
присоединились к каравану, направлявшемуся в северную Сирию, ибо я хотел 
увидеть
кедровые леса Ливана, откуда привозили строительный материал для дворцов. Даже 
священная
барка Амона была изготовлена из кедра. Об этом пути мне почти нечего рассказать,
 поскольку
он был однообразным и грабители на нас не нападали. Постоялые дворы там были 
хорошие, мы
вкусно ели и пили, кое-где на наших привалах ко мне приходили больные, которых 
я лечил. Так
как мулы мне надоели, я велел нести себя в носилках, и, хотя Каптах тоже был не 
в восторге от
мулов, я не мог посадить его рядом с собой, чтобы не потерять уважения в глазах 
других
путешественников – ведь он был всего-навсего мой слуга. Когда Каптах начинал 
чрезмерно
жаловаться и говорить, что предпочел бы умереть, я напоминал ему, что на судне 
мы могли бы
проделать этот путь быстрее и удобнее, но это мало его утешало. Сухой ветер 
разъедал мне
лицо, так что его приходилось без конца смазывать, пыль забивалась в горло, 
песчаные блохи
кусали, но это были мелочи, и глаза мои радовались всему увиденному.
Я видел кедровые леса с такими высокими деревьями, что ни один египтянин не 
поверил
бы моему рассказу, поэтому я умолчу о них. Но я не могу не сказать, как 
упоителен запах этих
лесов и как прозрачны играющие в них ручьи. Глядя на все это, я подумал, что ни 
один человек
не может чувствовать себя несчастным, живя в этой прекрасной стране. Так думал 
я, пока не
увидел рабов, валивших и обрубавших деревья, которые доставлялись потом по 
горным
склонам к морю. Эти рабы были очень бедны, на их руках и ногах гноились раны, 
на спинах в
глубоких рубцах, оставляемых плетьми, копошились мухи, так что, увидев их, я 
уже не думал
по-прежнему.
А Каптах развлекался подсчетами, сколько можно было бы получить за эти деревья,
выгрузив их с судна в Фивах. Он высчитал, что в Египте ценой одного большого 
дерева
скромный человек мог бы всю жизнь кормить семью, выучить сыновей на писцов и 
достойно
выдать замуж дочерей. Он принялся было считать деревья, но запутался и начал 
счет сначала,
пока наконец не расплакался.
– Сердце мое разрывается при виде того, как такое немыслимое богатство безо 
всякой
пользы качается на ветру, – сказал он, прикрывая голову, чтобы не видеть больше 
прекрасных
кедров.
А я, слушая их шум, думал, что стоило отправиться в этот дальний путь только 
ради того,
чтобы его услышать.
Наконец мы прибыли в город Кадеш с крепостью и большим египетским гарнизом. Но 
у
стен крепости не было стражников, ее рвы заросли травой, воины и офицеры жили в 
городе,
занятые своими заботами и вспоминали, что на службе, только в те дни, когда из 
кладовых
фараона им раздавали зерно, лук и пиво. Мы задержались в городе, пока не зажили 
раны
Каптаха от езды на муле. Я лечил