т тоски: казалось, рассудок его вот-вот помрачится. 
"Для чего? „Годы текут, и лишь умножаются горести..."" (93) - в отчаянии думал 
он и готов был удовлетворить наконец свое давнишнее желание, но юная госпожа 
была так мила и так трогательно нуждалась в нем, что оставить ее не 
представлялось возможным.

Государыня долго не могла прийти в себя после той встречи, Омёбу же и другие 
испытывали некоторое разочарование, видя, что Гэндзи, упорствуя в своем 
уединении, даже не пытается снестись с ними. Государыню больше всего беспокоила 
судьба принца Весенних покоев. "Досадно, если господин Дайсё затаил на меня 
обиду. Что, если, совершенно упав духом, решится он на последний шаг? - думала 
она. - Но уступи я ему, мне уже не спасти своего доброго имени. А мир и без 
того так враждебен". Она готова была отказаться от своего ранга, лишь бы не 
навлекать на себя гнева Государыни-матери.

Вспоминая о ласковых словах, сказанных ей на прощание ушедшим Государем, 
Государыня с горечью думала: "Как многое переменилось с тех пор! Увы, в мире 
нет ничего постоянного. Хоть и не грозит мне участь супруги Ци14, вряд ли 
удастся предотвратить толки". Тягостным бременем сделалась для нее жизнь, и 
решилась она отречься от мирской суеты, но могла ли изменить свой облик, не 
повидавшись с сыном? Тайком отправилась она во Дворец. Господин Дайсё, ранее не 
упускавший даже куда менее значительной возможности услужить Государыне, на 
этот раз под предлогом нездоровья отказался от чести сопровождать ее. В 
остальном же он продолжал оказывать ей положенные почести, и дамы, прослышавшие 
о том, что Гэндзи целыми днями грустит, искренне сочувствовали ему.

Принц похорошел и очень вырос. В последнее время он почти не виделся с матерью, 
и теперь так и льнул к ней, простодушно радуясь встрече, а она растроганно 
глядела на него, чувствуя, как слабеет ее решимость. Но то, что увидала она во 
Дворце, укрепило ее в мысли о ненадежности этого печального, подверженного 
постоянным переменам мира. Она боялась навлечь на себя недовольство 
Государыни-матери, и даже выезды во Дворец, сопряженные теперь с целым рядом 
обстоятельств, унижающих ее достоинство, не приносили ей ничего, кроме мучений. 
Тревожась за будущее принца Весенних покоев, терзаемая самыми мрачными 
предчувствиями, Государыня пребывала в постоянном смятении.

- Что скажешь ты, если мы с тобой теперь долго не увидимся, если лицо мое 
изменится, станет безобразным? - спрашивает она сына, а он, глядя на нее, 
смеется:

- Как у Сикибу, да? Но разве такое возможно?

Право, что толку говорить с ним об этом? И, растроганная до слез, она лишь 
молвит:

- Сикибу уродлива от старости, я не о том говорю. А вот что ты скажешь, если 
мои волосы станут еще короче, чем у нее, если я надену черное платье и сделаюсь 
похожей на ночного монаха15, а видеться с тобой мы будем совсем редко?

Тут она начинает плакать, а он, сразу помрачнев, отвечает:

- Но ведь я так скучаю, когда вы долго не приходите!

Слезы текут по его щекам; стыдясь их, он отворачивается, и чудной красоты 
волосы глянцевитыми прядями рассыпаются по плечам. Нежные, блестящие глаза 
мальчика с каждым годом все больше напоминают Государыне Гэндзи. Зубы у него 
немного попорчены и, когда он улыбается, кажутся почерненными. Словом, принц 
необыкновенно хорош собой, и, на него глядя, всякий подосадовал бы, что он не 
родился женщиной.

Ах, когда б не это сходство! Оно было словно изъян в жемчужине, и Государыня 
замирала от страха, думая о том, какими бедами грозит ее сыну будущее.

Господин Дайсё очень скучал по принцу, но, желая, чтобы Государыня осознала 
меру своей жестокости, нарочно воздерживался от выездов во Дворец и в унылом 
бездействии коротал дни в доме на Второй линии. Однако столь долгое 
затворничество могло возбудить в столице толки, поэтому, а возможно, и потому, 
что ему просто захотелось полюбоваться осенними лугами, Гэндзи отправился в 
Уринъин16. Он провел два или три дня в келье брата своей покойной матери, 
монаха Рисси, отдавая часы молитвам и чтению священных сутр. И многое в те дни 
трогало его душу. Деревья уже начинали краснеть, и осенние луга были исполнены 
особого очарования. Любуясь ими, Гэндзи порой забывал о столице. Окружив себя 
монахами-наставниками, славными своей ученостью, он слушал их рассуждения на 
темы священных сутр. Подобное времяпрепровождение располагало к ночным бдениям 
и длительным размышлениям о непостоянстве мира, но, увы, и теперь нередко 
вставал перед ним образ ст