вать скованности, но Гэндзи все же сумел 
устроиться так, что голова и плечи его оказались за переносным занавесом. В те 
времена, когда ничто не мешало ему навещать миясудокоро, когда так стремилось к 
нему ее сердце, он оставался невозмутимым и, уверенный в себе, нечасто баловал 
ее своим вниманием. А после того случая, который сделал столь страшное 
впечатление на его душу, Гэндзи вовсе от нее отдалился. Однако же, встретившись 
с ней теперь, после долгой разлуки, он невольно вспомнил о былых днях, и 
неизъяснимая печаль сжала сердце. Тягостные мысли о прошедшем и о грядущем 
повергли чувства его в смятение, и он заплакал. Женщина же сначала крепилась: 
"Не увидит он моих слез!", но так и не сумела сдержаться. Глядя на нее с 
искренним сожалением, Гэндзи принялся уговаривать ее переменить решение.

Тем временем месяц скрылся за краем гор, и, может быть, потому небо стало еще 
прекраснее. Устремив на него свой взор, Гэндзи открывал миясудокоро чувства, 
его тревожившие, и горесть, скопившаяся в ее душе, постепенно исчезала. За 
последние дни она смирилась с необходимостью навсегда расстаться с Гэндзи, и 
все же стоило увидеть его, как сердце - но разве не знала она об этом заранее? 
- дрогнуло и от прежней решимости не осталось и следа.

По саду бродили молодые придворные, трудно было расстаться с местом, которого 
прекраснее и вообразить невозможно...

Но разве смогу я пересказать, о чем беседовали эти двое, сполна изведавшие все 
горести страсти?

Небо, словно благоприятствуя им, постепенно светлело.

В предутренний час,
В час разлуки всегда выпадает
Обильно роса.
Но прежде таким печальным
Не бывало осеннее небо...3

Взяв ее руку в свои, Гэндзи долго сидел, оттягивая миг расставания, нежные 
черты его казались нежнее обычного. Дул холодный ветер; тоскливо, словно 
понимая, что происходит, звенели сверчки. Право, и тому, чью душу не омрачает 
никакая печаль, стало бы грустно, а что говорить о Гэндзи и миясудокоро? Их 
чувства были в таком смятении, что они не могли вымолвить ни слова, хотя, 
казалось бы...

Осенней порой 
Разлука всегда печальна. 
Омрачать этот миг 
Стрекотаньем унылым не стоит, 
"Ожидающий в соснах" сверчок...

На многое мог бы Гэндзи посетовать, но, увы, что толку? Оставаться доле было 
неловко, и он уехал. По дороге в столицу рукава его совсем промокли от росы.

Миясудокоро тоже вздыхала, опечаленная разлукой, мучительные сомнения снова 
раздирали ей душу. Лицо гостя, мельком увиденное в лунном сиянии, аромат одежд, 
сохранившийся после его ухода, воспламенили воображение молодых дам, и они 
наперебой восхваляли Гэндзи.

- Какой бы путь ни летал впереди, но расстаться с ним, пренебречь такой 
красотой... Мыслимо ли это? - И, ничего не понимая, они заливались слезами.

Более нежное, чем обыкновенно, послание Гэндзи снова поколебало решимость 
миясудокоро; возможно, она и уступила бы, но, увы, слишком поздно...

Гэндзи же и не в таких обстоятельствах умел слова свои подчинять мимолетному 
чувству, а эта женщина была ему дороже многих, так мог ли он смириться, узнав о 
ее решении покинуть его?

Он прислал отъезжающим все необходимое: дорожное платье, уборы для дам, 
великолепную утварь, но миясудокоро не в силах была ни радоваться, ни 
печалиться. Словно только теперь осознала она, сколь неудачно сложилась ее 
жизнь, поняла, что имя ее станет отныне предметом для посмеяния, и денно и 
нощно кручинилась, с трепетом ожидая дня отъезда.

Лишь юная жрица в простоте душевной радовалась тому, что этот день после 
стольких отсрочек был наконец назначен. Люди же наверняка - кто осуждая, кто 
сострадая - поговаривали, что такого, мол, еще не бывало. Право, спокойно 
живется только тем, кто не привлекает к себе взыскательных взоров, люди же, 
занимающие видное положение в мире, не могут и шагу ступить свободно, им всегда 
приходится думать о том, как бы не возбудить толков.

На Шестнадцатый день было н