нее не вмешиваться, сделала вид, будто ничего не замечает, и даже не 
окликнула Гэндзи обычным: "Позвольте проводить!" Впрочем, он и сам старался 
никому не попадаться на глаза.

Вернувшись в дом на Второй линии, Гэндзи лег, продолжая размышлять о том, сколь 
далек от совершенства наш мир. Не мог он не беспокоиться и о дочери принца 
Хитати, ибо пренебрегать особой такого звания было недопустимо. Так лежал он, 
погруженный в мучительные раздумья, когда пришел к нему То-но тюдзё.

- До сих пор изволишь почивать? Уж наверное, не без причины. И Гэндзи, 
поднявшись, отвечает:

- О да, разнежился на привольно одиноком ложе. Ты из Дворца?

- Совершенно верно, оттуда. Вчера вечером мне сообщили, что сегодня должны быть 
выбраны музыканты и танцоры для церемонии Высочайшего посещения дворца Судзаку. 
Я приехал, дабы известить о том министра, а потом сразу же вернусь во Дворец.

По-видимому, он очень спешил.

- Коли так, и я с тобой, - говорит Гэндзи и, повелев принести утренний рис, 
угощается сам и потчует гостя, после чего, хотя у ворот стояли наготове обе 
кареты, они сели вместе в одну и отправились во Дворец. Причем по дороге То-но 
тюдзё продолжал уличать Гэндзи в чрезмерной сонливости и упрекать за скрытность.


В тот день во Дворце шли поспешные приготовления к церемонии, и Гэндзи 
совершенно не имел досуга. Иногда он с раскаянием вспоминал, что не отправил 
дочери принца Хитати положенного письма, но только поздно вечером ему удалось 
наконец его написать.

Пошел дождь, однако Гэндзи не испытывал ни малейшего желания снова "пережидать 
его" в доме принца - видно, ему довольно было и одного раза.

Давно уже миновало время, когда можно было ждать письма, и Таю, кляня себя, 
жалела госпожу. Сама же девушка, до крайности смущенная происшедшим, даже не 
понимала, сколь оскорбительна подобная задержка обычного утреннего послания.

В письме же было написано вот что:

"Вечерний туман
Все завесил вокруг, и напрасно
Я просвета искал.
А теперь этот дождь - все сильнее
Сжимает сердце тоска...

Охваченный нетерпением, жду, когда тучи наконец разойдутся..." Уязвленные явным 
нежеланием Гэндзи приезжать к ним сегодня, дамы тем не менее старались 
уговорить госпожу написать ответ, но все чувства ее были в таком смятении, что 
она оказалась неспособной сочинить даже самого простого послания и, только вняв 
настояниям Дзидзю - "Медлить нельзя, скоро совсем стемнеет", - заставила себя 
написать следующее:

"Подумай о том,
С каким нетерпением жду я
Темной ночью луны.
Пусть в сердце твоем это небо
Пробуждает иные чувства..."

Когда-то лиловая бумага пожелтела от старости и казалась удивительно 
старомодной. Знаки, начертанные весьма уверенной рукой, были выдержаны в 
старинном стиле8, а строчки равны по длине - словом, ничего достойного внимания 
в письме не было, и Гэндзи сразу же отложил его.

"Интересно, что она подумала обо мне? - тревожился он. - Вот, оказывается, что 
это такое - запоздалое раскаяние. И все же что мне делать? Придется, видно, 
запастись терпением и заботиться о ней до конца своих дней", - решил наконец 
Гэндзи, но, не подозревая об этом, девушка предавалась печали.

С наступлением ночи Левый министр покинул Дворец, и Гэндзи поехал с ним.

В последнее время в доме министра было особенно шумно. Там собирались юноши из 
благороднейших столичных семейств и, предвкушая удовольствия, связанные с 
церемонией Высочайшего посещения, коротали дни в оживленных беседах, 
совершенствовались в разнообразнейших танцах. С утра до вечера в доме звучала 
громкая музыка, юноши выбивались из сил, стараясь затмить друг друга... Право, 
во время обычных музицирований такого не бывает. Звонко пели большие флейты 
"хитирики", им вторили флейты "сякухати"9, юноши подкатили к перилам даже 
большой барабан "тайк