лась во всем положиться на Таю, которая, уж наверное, знала, что делает.

Настал миг, когда старушка (видно, кормилица хозяйки) и другие прислужницы, 
разойдясь по своим покоям, легли, и вечерняя дрема одолела их. Лишь две или три 
молодые дамы суетились возле госпожи, сгорая от желания узреть наконец того, 
чья красота привлекала к себе все взоры. Облачив дочь принца в ее лучшее платье,
 они попытались, как могли, приукрасить ее наружность, в то время как сама она 
сохраняла полное безразличие. Гэндзи, приложивший немало усилий к тому, чтобы 
сделать неприметной для любопытных взоров несравненную красоту свою, был, 
несмотря на это, столь прекрасен, что Таю невольно вздохнула: "Показать бы его 
сейчас тому, кто способен оценить! А в этом заброшенном доме... право, 
досадно!" Тихий, незлобивый нрав госпожи внушал надежду на благоприятный исход, 
по крайней мере можно было не опасаться никаких неуместных выходок с ее стороны.
 Тем не менее на душе у Таю было неспокойно, ибо она понимала, что, 
освобождаясь от мучительного бремени постоянных попреков Гэндзи, она невольно 
становится причиной будущих страданий дочери принца Хитати.

А Гэндзи, памятуя о высоком звании девушки, предполагал в ней какую-то 
особенную прелесть, во всяком случае ему казалось, что она должна выгодно 
отличаться от тщеславных жеманниц, стремящихся во всем следовать современным 
веяниям.

Наконец по едва заметным признакам он угадал, что девушка, вняв увещеваниям дам,
 приблизилась к перегородке. Спокойное достоинство ее движений, равно как и 
чарующий аромат сандаловых курений, распространившийся в воздухе, позволяло 
Гэндзи надеяться на то, что ожидания его не были напрасны.

Весьма убедительно рассказывал он ей о тоске, поселившейся с некоторого времени 
в его душе, но, увидев его рядом, девушка окончательно лишилась дара речи. "Увы,
 безнадежна..." - вздохнул Гэндзи.

- Сколько же раз 
Отступался я, побежденный 
Молчаньем твоим.
Приходил же, влекомый надеждой, - 
Ведь ты не сказала: "Молчи".

Скажите же прямо, а то словно концы одного шнурка (49), что может быть 
тягостнее? - сетует он.

Тут молочная сестра госпожи, весьма бойкая особа по прозвании Дзидзю, не снеся 
столь неуместного молчания, произносит, приблизившись

- Не желаю, о нет, 
Колокольчика звоном внезапным7 
Прервать твои речи.
И все ж - почему, не знаю - 
Ответить не в силах сама...

Услыхав совсем еще юный, лишенный всякой значительности голос, Гэндзи, не 
подозревая, что имеет дело с посредницей, невольно дивится: "Не слишком ли она 
развязна для особы столь высокого звания?" Но тем не менее спешит заметить:

- Столь редкостная удача выпала на мою долю, что теперь уже я не в силах 
вымолвить ни слова...

Мне известно давно,
Что молчанье бывает дороже
Самых пылких речей.
Но твое молчанье упорное
Отзывается болью в сердце.

И он продолжает говорить - о всяких пустяках, о том о сем, то шутя, то серьезно,
 но, увы, напрасно!

"Как это понимать? Неужели она так отлична от других женщин и наружностью, и 
образом мыслей своих?" - Рассердившись, Гэндзи решительно раздвигает 
перегородки и проходит во внутренние покои.

"Что же это? Совершенно усыпив мою бдительность..." - негодует Таю. Однако же, 
как ни жаль ей госпожу, она предпочитает удалиться к себе, сделав вид, будто и 
не ведает ни о чем. А молодые прислужницы, готовые все простить тому, чья 
несравненная красота окружена такой славой в мире, не решаются даже сетовать 
громко. Их беспокоит одно - что внезапное вторжение застало госпожу врасплох. 
Сама же госпожа, не испытывая ничего, кроме мучительной растерянности, вот-вот 
лишится чувств от стыда и страха.

"Именно такие женщины и стали теперь любезны моему сердцу. Воспитанные в 
строгости, не тронутые влиянием света..." - думал Гэндзи, стараясь быть 
снисходительным. Но вряд ли от его внимания укрылись некоторые досадные 
странности ее натуры. Да и чем она могла привлечь его?

Тяжело вздыхая, Гэндзи покинул их дом задолго до рассвета. Таю лежала без сна, 
прислушиваясь. "Чем же все кончилось?" - волновалась она, но, рассудив, что 
благоразу