роки, начертанные весьма небрежно на простой белой бумаге, показались 
дамам верхом совершенства.

Как-то к вечеру, в конце года, Таю явилась в дом дочери принца Хитати с тем же 
ларцом, на сей раз заключавшим в себе праздничные одежды, очевидно 
приготовленные кем-то для самого Гэндзи. Там был один полный наряд, верхнее 
платье из бледно-лиловой узорчатой ткани, еще одно - цвета керрия и множество 
других вещей.

- Может быть, господину Тюдзё не понравился цвет посланного нами платья? - 
догадался было кто-то из пожилых дам, но они тут же успокоились, решив: "Да нет,
 как можно, оно ничуть не хуже этого, такое нарядное!"

- А сколько искренности и простоты в стихах, сложенных госпожой! Ответ же 
господина Тюдзё пусть и искусен по форме... - переговаривались они.

Но госпожа, зная, каких трудов стоило ей собственное стихотворение, поспешила 
переписать стихотворение Гэндзи на отдельный листок бумаги и спрятала его.

Миновал Первый день года, а как на нынешний год намечено было провести Песенное 
шествие25, в столице царило обычное предпраздничное оживление, которое, однако, 
не мешало Гэндзи с сожалением вспоминать унылое жилище покойного принца. И вот 
на Седьмой день, как только закончились праздничные церемонии26 и на землю 
опустилась ночь, он покинул высочайшие покои, сделав вид, будто идет в свою 
дворцовую опочивальню, а сам, как только совсем стемнело, отправился к дочери 
принца.

За последнее время в ее доме произошли заметные перемены, он приобрел вполне 
жилой вид и сделался ничуть не хуже других столичных усадеб. Изменилась и сама 
госпожа, став более мягкой, женственной. "Может быть, она и собой теперь не так 
дурна?" - подумалось Гэндзи.

На следующее утро он нарочно медлил, дожидаясь, пока взойдет солнце. Восточная 
боковая дверь главного дома оказалась открытой, над полуразрушенной галереей с 
противоположной стороны не было крыши, поэтому солнечные лучи беспрепятственно 
проникали в дом, а сияние выпавшего за ночь снега позволяло еще отчетливее 
видеть все, что происходит внутри.

Госпожа полулежала неподалеку от галереи, глядя, как Гэндзи облачается в носи. 
Форма ее головы и ниспадающие по спине волосы были безукоризненны.

"Ах, если бы и сама она изменилась к лучшему..." - подумал Гэндзи, открывая 
решетку. Помня о прежнем, весьма печальном опыте, он не стал поднимать ее до 
конца, а чтобы она не опустилась, подставил скамеечку-подлокотник. Затем ему 
понадобилось привести в порядок растрепавшиеся на висках волосы, и дамы вынесли 
невероятно старомодное зеркало, китайскую шкатулку для гребней и ларец с 
разноцветными шнурками. Вопреки его ожиданиям в шкатулке нашлись не только 
женские, но и мужские гребни, хоть и в малом количестве - обстоятельство, в 
котором увиделось ему нечто в высшей степени утонченное.

Наряд госпожи на сей раз не произвел на него неприятного впечатления, ибо на 
ней было платье, им самим же и присланное. Впрочем, Гэндзи не узнал его, лишь 
удивился тому, что накидка с красивыми узорами почему-то показалась ему 
знакомой.

- Смею ли я надеяться, что в новом году вы удостоите меня возможности иногда 
слышать ваш голос? Право, когда другие ожидают соловья, я с таким же 
нетерпением жду, не станете ли вы со мной поласковее (54), - говорит Гэндзи, и 
вдруг раздается робкий, дрожащий голосок:

- "Расщебечутся пташки... Одна только я..." (55)

- Вот и прекрасно, теперь я вижу, что и в вашей жизни начался новый год, - 
улыбается Гэндзи.

- "Не сон ли?.." (56) - произносит он и выходит, а госпожа провожает его 
взглядом. Она прикрывает нижнюю часть лица, и виден лишь яркий цветок шафрана...
 Что за неприятное зрелище!

В доме на Второй линии Гэндзи встретила юная госпожа Мурасаки, прелестная в 
своей полувзрослости. "Оказывается, и а