смотреть на деревья и пруд. Поблекшие от инея цветы возле пруда были 
прекрасны как на картине, по саду сновали никогда ею прежде не виданные 
придворные Четвертого и Пятого рангов. "Да, здесь и в самом деле хорошо", - 
подумала она. Разглядывая ширмы, любуясь красивыми картинами, девочка быстро 
утешилась. Так, детское горе непродолжительно.

Несколько дней кряду Гэндзи не ездил даже во Дворец и часами беседовал со своей 
юной питомицей, постепенно приучая ее к себе. Он приготовил для нее 
многочисленные образцы - дабы совершенствовалась в каллиграфии и живописи - и 
как бы между прочим создал немало замечательных произведений.

Бывало, напишет на листке лиловой бумаги: "Но услышу: „долина Мусаси" - и 
вздыхаю тайком..." (48) - и девочка, взяв листок в руки, любуется необыкновенно 
изящными знаками, созданными его кистью. А он на краешке того же листка напишет 
совсем мелко:

Вблизи не видал,
Но уже и теперь мне дорог
Юный росток.
Связан с ним цветок из Мусаси,
Недоступный в густой росе...

И, обращаясь к девочке, просит:

- Теперь вы напишите...

- Я еще не умею, - отвечает она, поднимая на Гэндзи глаза, такая простодушная и 
прелестная, что невозможно не улыбнуться, на нее глядя.

- Нехорошо все время повторять: "Не умею". Я вам покажу, как надо... - говорит 
Гэндзи.

И юная госпожа, отвернув от него лицо, начинает писать. Пишет она совсем еще 
неумело и кисть держит по-детски, но, как это ни странно, даже ее неловкость 
умиляет его.

Застыдившись, что написала неправильно, девочка прячет написанное, но он, 
отобрав у нее листок, заглядывает в него:

"Понять не могу,
В чем тайный смысл твоей песни.
Неведомо мне,
С каким цветком оказалась
Столь тесно связанной я".

Пишет она изящно, округлыми знаками, и почерк у нее весьма многообещающий - 
даром что совсем еще детский. Что-то в нем напоминает руку умершей монахини.

"Если изучит она все современные прописи35, то будет писать прекрасно", - думал 
Гэндзи, разглядывая написанное ею. Он строил домики для ее кукол и, играя с ней,
 забывал о своих печалях.

Между тем принц Хёбукё приехал за дочерью, и оставшиеся в доме прислужницы были 
в полном отчаянии, не зная, что ему отвечать. Памятуя наказ Гэндзи хранить все 
в тайне и следуя наставлениям Сёнагон, также строго-настрого запретившей им 
болтать лишнее, они в ответ на все вопросы твердили одно:

- Куда она уехала, нам неизвестно. Сёнагон увезла ее, ничего никому не сказав.

Поняв, что дальнейшие расспросы бессмысленны, принц Хёбукё сказал:

- Умершая монахиня всегда противилась моему намерению взять дочь к себе, и 
кормилица, особа весьма решительная, не смея отказать мне прямо, все же сочла 
своим долгом увезти ее. Коли узнаете что, сообщите, - просил он, повергая дам в 
еще большее смущение, и вскоре, обливаясь слезами, уехал.

Принц пытался выведать что-нибудь у монаха Содзу, но нигде не нашел никаких 
следов и лишь с нежностью и печалью вспоминал милые черты девочки. Госпожа 
Северных покоев тоже была раздосадована столь неожиданным поворотом событий, 
ибо, в последнее время позабыв о своей неприязни к бывшей сопернице, радовалась,
 что дитя будет полностью предоставлено ее попечениям.

Тем временем в Западном флигеле постепенно собрались все прислуживающие девочке 
дамы. Маленькие наперсницы и наперсники ее игр безмятежно резвились, довольные 
тем, что их юная госпожа так мила и прекрасна...

Лишь когда господина не бывало дома и приходилось коротать вечера в одиночестве,
 девочка го