икогда с ними не соглашалась: "Во-первых, 
мать юной госпожи, будь она жива, вряд ли позволила бы отдать дочь в дом, где с 
ней самой когда-то обращались столь жестоко, - говорила она. - Во-вторых, выйдя 
из младенческого возраста, девочка еще не приобрела достаточного опыта в 
житейских делах и не научилась читать в сердцах людей. Ей наверняка трудно 
будет ужиться с другими детьми принца, в которых она встретит скорее презрение, 
нежели приязнь". Она была права, и мы имели немало возможностей в этом 
убедиться. Поэтому ваше милостивое предложение - пусть и сделанное мимоходом - 
явилось для нас великой радостью, и хотя невозможно поручиться за будущее... Но,
 к сожалению, наша юная госпожа вряд ли подойдет вам, она еще слишком мала, да 
к тому же наивна - более, чем положено в ее возрасте, и мы просто в 
растерянности...

- Неужели вы до сих пор не верите мне? А ведь я столько раз уже давал вам 
понять... Нет никаких сомнений в том, что судьбы наши связаны, иначе меня вряд 
ли пленило бы такое дитя. О, когда б я мог поговорить с ней сам, без 
посредников!

В Песенной бухте 
Травы морские непросто 
Разглядеть сквозь тростник. 
Неужели волне придется 
Так и отхлынуть ни с чем?

Не слишком ли вы безжалостны? - сетует Гэндзи.

- В самом деле, такая милость... И все же:

На что уповать
Траве, коль, волне покорившись,
Устремится за ней
В бухту Песен, не ведая даже,
Что на сердце у этой волны.

- Увы, не стоит и говорить об этом... - привычно быстро отвечает Сёнагон, и 
сердце Гэндзи смягчается.

- Отчего ж неприступна... (46) - произносит он нараспев, и молодые прислужницы 
внимают, затаив дыхание.

Девочка, которая в последние дни, оплакивая умершую, почти не вставала, услыхав 
от юных наперсниц своих: "Приехал какой-то человек в носи. Уж не господин ли 
принц?", поднимается и выходит.

- Сёнагон, где человек в носи? Это господин принц приехал? - спрашивает она, 
приблизившись. Какой нежный у нее голосок!

- Нет, я не принц, но и мной пренебрегать не стоит. Подойдите же, - говорит 
Гэндзи.

"Ведь это тот господин, которого приезд так взволновал тогда всех! - узнает его 
девочка. - Наверное, дурно, что я так сказала", - смущается она и, прильнув к 
кормилице, просит:

- Пойдем же, мне спать хочется.

- Для чего вы прячетесь от меня? Прилягте лучше здесь, положите голову мне на 
колени. Подойдите же, не бойтесь, - говорит Гэндзи.

- Вот вы и сами изволите видеть. Совсем дитя неразумное... - жалуется кормилица,
 пытаясь подтолкнуть к нему девочку.

Та простодушно приближается, и Гэндзи, просунув руку за занавес, касается ее 
волос, ниспадающих блестящими прядями на платье из мягкого шелка. Нетрудно себе 
представить, сколь прекрасны эти волосы - густые вплоть до самых кончиков, 
распушившихся под его пальцами. Гэндзи берет ее руку в свои, но девочка, 
испугавшись внезапной близости этого чужого ей человека, вырывается:

- Я же сказала: хочу спать!

С этими словами она поспешно скрывается во внутренних покоях, но Гэндзи 
проскальзывает за ней:

- Теперь о вас буду заботиться я. Не надо меня бояться. Кормилица в 
растерянности:

- Но как же... Разве можно... Какое безумие! Ведь она даже не поймет ничего из 
того, что вы ей изволите сказать...

- Пусть это вас не волнует. Я прекрасно все понимаю. Мне просто хочется, чтобы 
вы еще раз убедились в том, сколь необычны мои намерения.

По крыше стучит град, кромешная тьма окружает дом.

"Нельзя ей жить в таком унылом, безлюдном месте", - думает Гэндзи, и слезы 
навертываются ему на глаза. Разве может он оставить ее здесь одну?

- Опустите решетки. Видно, ночь предсто